«Во-первых, я хочу посоветовать вам не использовать гипноз с Ницше. Вам просто не удастся. Его разум, его интеллект — это чудо, одно из чудес света, как вы сами убедитесь. Но он, как часто говорит он сам, всего лишь человек, даже слишком человек, и у него есть свои „белые пятна“».

Лу Саломе сняла свои меха, медленно поднялась и дошла до кушетки, чтобы положить их туда. Она на секунду задержала взгляд на дипломах, висящих в рамках на стене, поправила один из них, висящий немного неровно, затем села и, скрестив ноги, продолжила:

«Ницше исключительно чувствителен к проблемам власти. Он откажется участвовать в том, что он воспринимает как подчинение своей силы чужой. Его кумиры в философии — греки досократического периода, особенно он любит концепцию Адониса — веру в то, что человек может развить свои врожденные способности только в соревновании, и с полным недоверием относится к мотивам каждого, кто забывает про соревнование и утверждает, что он альтруист. В этом смысле его наставником был Шопенгауэр. Он уверен, что никто не собирается помогать другим, как раз наоборот, люди хотят только доминировать и усиливать собственную мощь. В те редкие моменты, когда он подчинял свою волю другому, он начинал чувствовать себя полностью опустошенным и приходил в бешенство. Так произошло с Рихардом Вагнером. Я полагаю, так происходит сейчас со мной».

«Что вы имеете в виду: так происходит сейчас с вами? Это правда, что вы несете определенную личную ответственность за великое отчаяние профессора Ницше?»

«Он уверен, что это так. Это моя вторая рекомендация: не становитесь на мою сторону. Судя по всему, вы не поняли меня… Чтобы было понятнее, я должна рассказать вам все о наших отношениях с Ницше. Я ничего не буду скрывать и отвечу на любой ваш вопрос. Это будет непросто. Я полностью доверяюсь вам, но все, что я вам скажу, должно остаться между нами».

«Вне всякого сомнения, фройлен, вы можете рассчитывать на это», — ответил он, восхищаясь ее прямотой и тем, насколько приятно говорить с таким открытым человеком.

«Ну, тогда… Впервые я встретила Ницше около восьми месяцев назад, в апреле».

Фрау Бекер постучалась и внесла кофе. Если она и была удивлена, увидев Брейера рядом с Лу Саломе, а не на его привычном месте за столом, она ничем своего удивления не выдала. Не говоря ни слова, она поставила поднос с фарфором, ложечками и блестящей серебряной банкой с кофе и ушла. Лу Саломе продолжила рассказ, Брейер налил им кофе.

«Я уехала из России в прошлом году из-за проблем с дыхательной системой — теперь мое состояние значительно улучшилось. Сначала я жила в Цюрихе, изучала теологию у Бидермана и работала с поэтом Готтфридом Кинкелем, — кажется, я не говорила, что я начинающая поэтесса. Когда мы с матерью переехали в Рим в начале этого года, Кинкель написал мне рекомендательное письмо для Мальвиды фон Мейзенбуг. Вы слышали о ней — она написала „Воспоминания идеалистки“».

Брейер кивнул. Он был знаком с работой Мальвиды фон Мейзенбуг, особенно ему запомнились ее крестовые походы в защиту прав женщин, требования радикальных политических реформ и внесения разнообразных изменений в образовательный процесс. Ему меньше понравились ее последние антиматериалистические трактаты, которые, по его мнению, были основаны на псевдонаучных утверждениях.

Лу Саломе продолжала: «Итак, я пришла в литературный салон к Мальвиде и там встретила очаровательного и потрясающего философа, Поля Рэ, с которым мы стали довольно хорошими друзьями. Герр Рэ посещал занятия Ницше в Базеле несколько лет назад, после чего они крепко подружились. Я видела, как герр Рэ восхищается Ницше, ставит его выше остальных. Вскоре он решил, что если я была его другом, то и мы с Ницше должны подружиться. Поль — герр Рэ — но, доктор, — она вспыхнула на долю секунды, но и это не укрылось от Брейера, а она поняла, что он это заметил, — можно, я буду называть его Полем, ведь я его называю именно так, а у нас с вами сегодня нет времени на все эти общественные условности.