Саша всё сидела под дождём у баньки. Медленно повернула голову в ту сторону, откуда – ей казалось – за ней давно наблюдают. Из мокрых смородиновых кустов на неё таращила глаза девочка лет семи, в больших для ее ножонок сапогах и пиджачке с угловатыми плечами.

– Тётенька, – позвала она шёпотом, вытягивая, как гусёнок, шейку. – Тетенька, ты чо, пьяная?

…Больше всего Саша боялась, что мать девочки, хозяйка большого дома, не поверит тому, как Саша медленно и вымученно рассказывает, что она сельская учительница, что родных у неё поблизости нету, что дом сожгли, а её саму избили и выгнали.

Но хозяйка, привыкнув, по-видимому, в последнее время к разным страстям, по-бабьи горевала вместе с Сашей, подпершись сложенной ковшиком ладонью.

Сашины пальто и юбка, очищенные щепочкой от глины, сушились на веревке перед жарко топленной печью. А Саша в одной рубашке и хозяйкиных белых шерстяных носках (хозяйке приглянулись чёрные прозрачные чулки у Саши, и она предложила обмен) сидела за столом и ела горячий, жирный, удивительно вкусный суп с капустой. Девочка-гусёнок серьезно следила за каждым её движением с печи, как с наблюдательной вышки.

Хозяйка подливала Саше и певуче рассказывала, что в деревне уже месяц новая власть, и «они» ничего, не очень озоруют. Взяли с её двора только двух кур и даже дали за них деньги – «хотя, милая, чо нынче деньги-то значат…»

Рассказывала, что муж её пил и дрался здорово, а потом ушёл к беглому уголовнику Ваське Пантелееву, где его и зарезали свои дружки.

Живут втроём: она, дочка (девочка-гусёнок мгновенно исчезла в темноте на полатях, мелькнув чёрненькими косичками) и ещё свёкор. Был племянник от брата, сирота Васятка, но уже полгода живет в Балычках при самом комиссаре.

Свёкор – ничего ещё, бойкий старичок, бегает. Вот и сейчас запряг Воронка и поехал с утра в Балычки, повёз Васятке пару чистого белья, пласт сала и полтора пуда картошки.

– Ты-то, горемычная, куда путь думаешь держать?

– В Россию, к тётке, – подумав, сказала Саша. И назвала уральский город, куда няня увезла Сонечку.

«Ну и всё, – думала она, чувствуя огромное облегчение. – Ну и слава богу. Пропади они пропадом: старая власть, новая… Развязала! Соню разыщу. Заживём!»

– И-и, далеконько, поездом нужно ехать. Ну так, милая, свёкор-то тебя проводит до железки. Не за так, конешно, не задаром, – хозяйка пощупала кофту на верёвке, задумалась. – Кофточка-то нарядная. Может, и сговоримся, так свёкор подбросит.

Свёкор, приехавший к полудню, оказался подвижным смешливым старичком.

– Иде пассажирка? – весело закричал он. – Ну, девка толстая, корпулентная. Если Воронок застрянет, пузом выпихнет, так, что ли?… А ты, Марина, вперёд корми старика, потом про дорогу толкуй.

Старичок помыл руки, вытер деревянную ложку подолом рубахи. Ел он тоже аккуратно и вкусно.

– У них, Марина, шум большой в Балычках вышел. Вчера карателей поймали да не довели до свету, в лесу в сарае заперли. И до утра одна вражина-таки сбежала. За подмогой к своим, сказывают.

– Айда ты, – не поверила Марина. – Из-под замка-то. Караулили ведь.

– Через караульщика и сбежала. Парень глупой, пожалел бабу…

– Ба-аба?! – охнула Марина и посыпала из передника на пол мокрые ложки.

– Та баба – не баба, а чистый срам. Самая главная вражина. Сама из барынек питерских, сказывают, наших зубами грызла. У всего отряда – это у трёх дюжин мужиков – подстилкой была.