Праздник будет веселым, а мысль об угощении, поджидавшем его внизу, вызвала у Киели голодные спазмы. Когда он вернется, ему позволят сидеть в длинном доме вместе с мужчинами, а не торчать в круглом доме вместе с матерью, остальными женщинами и детьми. От этой мысли у него защемило в груди, ведь пение женщин, занимавшихся домашними делами, их смех и болтовня, сплетни и шутки были частью его жизни столько, сколько он себя помнил. Тем не менее он с гордостью предвкушал, как будет отныне проводить время среди мужчин клана.

Его снова охватила дрожь, но солнце продолжало светить, и мальчик, вздохнув, постарался расслабиться. Он вытянул онемевшие ноги, потом встал на колени и занялся костром. Несколько свежих веток занялись от тлеющих угольков, он подул на пламя, и оно разгорелось как следует. Когда воздух окончательно прогреется, он больше не будет заниматься костром, пусть тот погаснет сам по себе, но сейчас он наслаждался близким теплом.

Прислонившись спиной к скале, медленно согревавшейся на солнце, Киели сделал еще один глоток воды, после этого тяжело вздохнул и снова обратил взгляд на небо. «Ну где же это видение? — думал он. — Почему боги до сих пор не дали мне нового имени?»

Этому имени предстояло стать ключом к его на-ха-тах, тайной сути его существа, той самой, что известна только ему и богам. Люди будут знать его имя, ведь он сообщит его с гордостью, но никто не узнает, каково было его видение и что оно сказало ему о том месте, которое он займет в мире, о его миссии, предназначенной ему богами, или о его судьбе. Дедушка когда-то рассказывал, что очень немногие мужчины действительно разобрались в своем на-ха-тах, хотя сами этого не сознают. Видение — это лишь первый намек богов на то, что они предназначают этому мужчине. Иногда, рассказывал дедушка, задача очень проста — быть хорошим мужем и отцом, заботиться о благосостоянии деревни и всего народа, служить примером для других, и тогда, возможно, окажется, что его истинное предназначение в том, чтобы стать отцом для кого-то избранного, особенного, нарифа, но этот план становится ясен только спустя много лет после смерти мужчины.

Киели знал, что мог бы сказать ему дедушка в эту секунду: не нужно так волноваться, просто откинь все заботы и позволь богам довести до тебя их волю. Киели знал, что отец сказал бы то же самое, добавив лишь одно: чтобы охотиться, или держать совет в длинном доме, или быть хорошим мужем, для начала нужно научиться терпеть и слушать.

Мальчик закрыл глаза и прислушался к шуму ветра в горах. Ветер что-то ему говорил, шелестя кронами кедров и сосен. Иногда ветер мог быть и жестоким, прорываясь сквозь самый теплый мех своим острым морозным дыханием. А иной раз он нес благословенную прохладу в жаркий летний день. Отец научил Киели различать голоса ветра, внушив сыну, что познать язык ветра — значит слиться с ним в одно целое. Ястребы и орлы, гнездящиеся среди горных вершин, вот кто в совершенстве владеет этим языком.

Тихое утро пронзил громкий визг, Киели резко повернул голову и увидел всего в нескольких ярдах от того места, где он лежал, серебристого ястреба, напавшего на кролика. Это был самый редкий вид из всех ястребов, обитавших в горах, — серое оперение с черными вкраплениями на голове и шее, но маслянистые отблески перьев делали птицу серебряной, когда она проносилась на фоне чистого неба. Один взмах крыльев — и ястреб, крепко схватив затрепыхавшуюся жертву, взмыл вверх. Словно котенок в зубах у матери, кролик безжизненно повис в птичьих когтях, явно смирившись со своей судьбой. Киели знал, что животное впало в транс — природа проявляла доброту, притупляя его боль и страх. Как-то раз он уже такое видел, когда на земле неподвижно лежал раненный стрелой олень и ждал, что охотник из сострадания нанесет последний удар ножом.

А вдалеке лениво кружили другие птицы, ловя теплые волны от быстро нагревавшихся скал, чтобы затем отправиться на поиски собственных жертв.