Выйдя на Ленинградку, она решила, что отрицательных эмоций ей на сегодня хватит. Как ни приятно было бы прямо завтра сообщить Игорю, что свободна его квартира распрекрасная, но… А действительно, ведь распрекрасная – светлая студия с видом на Новодевичий монастырь, с металлической хайтековской кухней и белым кожаным диваном. А не с продавленной койкой, ржавой ванной и тараканами в духовке – всем, что ей сейчас предложили считать достаточным для жизни.

Контрастность возникшей в голове картины придала Маше сил. Последняя из намеченных квартир находилась на улице Поленова, то есть довольно близко, хоть и на другой стороне Ленинградки. Она включила навигатор и направилась к подземному переходу.

И через полчаса поняла, что решение закончить на сегодня с поисками жилья было правильным. Знала же, с утра знала, что не ее день! И чего потащилась в этот поселок дурацкий?

Что неподалеку от метро «Сокол» есть самый настоящий поселок, Маша, конечно, слышала. Но как-то не сообразила, что улица Поленова находится именно там, иначе ни за что по этому адресу не пошла бы. Что она, старушка, чтобы ее тянуло подальше от шума городского? Тем более глупо устраивать себе деревенскую идиллию посреди Москвы, которая именно тем и хороша, что жизнь здесь идет в сумасшедшем ритме, только и подходящем нормальному человеку. Маша как поняла это восемь лет назад, впервые ступив на московскую землю, то есть буквально на землю, с самолетного трапа, так и не изменила своего мнения и менять не собиралась.

Домишко же на улице Поленова был если не деревенским – что-то скандинавское было в его остроконечной крыше, – то все-таки и не московским. Да и весь этот поселок напоминал какой-нибудь Ростов Великий, в котором она еще студенткой побывала за компанию и который запомнился ей разве что недоумением: кто решил, что положено ездить из Москвы в кромешную эту скуку?

Дом, в котором сдавалась квартира, стоял за невысоким штакетником, вдоль которого росла лебеда. Маша поискала у калитки звонок, но не нашла и калитку просто толкнула. Вся эта патриархальность никакого умиления у нее не вызвала.

Звонок все-таки был у двери, к которой Маша поднялась по трем низким ступенькам, утопленным в стену дома.

И чуть не вскрикнула, когда эта дверь открылась.

Перед ней стояла женщина с обезображенным лицом. Оно было серое, бугристое и мертвое.

«Сейчас втащит в дом и задушит! – пронеслось у Маши в голове. – Или кровь выпьет».

Последнее при виде этого лица казалось даже более вероятным.

– Вы Мария? Квартиру хотите снять? – спросила похожая на колдунью женщина.

– Ага, – машинально ответила Маша.

Мария-то Мария, а снять здесь квартиру ее не заставишь теперь и под пистолетом.

– Пройдите и подождите, пожалуйста.

Она указала на узкую лестницу, по которой следовало пройти на второй этаж, и Маша поднялась по этой лестнице как завороженная. Да, вот это было точное слово: точно так мальчик Якоб вошел в дом страшной старухи, которая превратила его сначала в белку, а потом в карлика с огромным носом. В пять лет это была любимая Машина сказка, «Карлик Нос». Особенно ей нравилось, что Якоб, пока был белкой, вылавливал пылинки из солнечного луча и просеивал их сквозь самое мелкое сито, а потом из них пекли для колдуньи хлеб.

Комната – не сказочная, а обычная мансарда – была просвечена лучами закатного солнца, поэтому с каждой минутой меняла цвет. Когда Маша открыла дверь, все было палевое, а пока оглядывала обстановку – икейскую кровать, стол и стеллажи того же происхождения – стало медовое. Такой эффект происходил от того, что пол был настелен из широких некрашеных досок, а стены обшиты светлой березовой фанерой. На нескольких листах этой фанеры были нарисованы картины, но когда Маша подошла поближе, чтобы их рассмотреть, то оказалось, что разрисованные листы не отделывают стену, а просто к ней прислонены.