Изменить размер шрифта - +
Представляете, на собственной свадьбе позвоночник сломал и обездвижил навеки. Спускались они из ресторана к машине с куклами, так он то ли запутался в ее шлейфе, то ли нога в бантик на подоле попала, то ли просто в глазах ее утонул своим жениховским вниманием – и бряк на ступеньки. Жанна Сергеевна всегда навзрыд плачет, когда об этом рассказывает. Они даже не спали не разу, представляете?

– А втроем жить не пробовали?

– Как же не пробовали! Пробовали… Неделю я продержался…

– А почему всего неделю?

– Ну, вы же знаете, у человека, если одно чувство отключается, то другое обостряется…

– Да, знаю, – грустно покивал Роман Аркадьевич.

– Так у Владислава Андреевича слух и обоняние обострились… Он своим носом все слышал. Разденется Жанна в соседней комнате – он слышит. А как не слышать – запах-то у нее, ой, какой! Божественный…

Смирнов, недавно прочитавший "Парфюмера", прикрыл глаза, медленно втянул в легкие воздух. Ноздри его трепетали от вожделения.

– И все по-своему пахнет, – продолжил он мечтательно. – Ручка, животик, груди… Да, груди… Одна, знаете ли, лесной земляникой чуть-чуть, а другая вовсю майским вечером. А как все остальное! Вы понимаете, что я имею в виду… Полуобморочно, сладко полуобморочно… О, Господи, что же я так разоткровенничался? Я вас не шокирую своей открытостью? Не кажусь беспринципным?

– Да нет, – пожал плечами Роман Аркадьевич, немного недовольный тем, что Смирнов завершил свои интимные реминисценции. – Вот только я не пойму, как вы от этих запахов ушли? Не хотели мучить инвалида?

– Инвалида… – повторил Смирнов, неприязненно скривив губы. – Однажды утром, когда она его на утку сажала, этот инвалид, желчно улыбаясь, рассказал, что между нами в прошедшую ночь было. Куда я ее целовал, куда она меня, что она делала, что я, и сколько. Да так подробно и с деталями, как будто своими глазами все видел. А ведь от нашей с Жанной спальни до его спальни – метров десять с тремя поворотами и тремя дверьми… Короче, не смог я интимной жизнью под наблюдением жить, не смог на него, несчастного, смотреть – на ужин она ведь его выкатывала, и он ел меня, глазами ел, – не смог жить жалостью, и ушел, малодушный и сам себе противный.

– Я вас понимаю… – проговорил Роман Аркадьевич, находясь мыслями и обонянием в доме Жанны Сергеевны. – Но вы все время уходите от истории с крабами.

– Ничего я не ухожу. После ухода от Жанны, я взял отпуск и уехал в Железноводск водички попить от такой нервной жизни. И там познакомился с очаровательной саратовчанкой Ларисой. Они с Жанной были как лед и пламень, как плюс и минус, в общем, были диаметрально разными. Нет, не подумайте, Лариса тоже была красива, сексапильна, породиста, умна и добра, но как-то по-другому. Жанна, знаете ли, больше снаружи красива была, а Лариса вся изнутри светилась…

– Почему вы говорите о них "была"? Они умерли? – округлил глаза Роман Аркадьевич.

– Да… Одна фактически, а другая виртуально, – почернел Смирнов и, торопливо закурив, продолжил:

– Короче, влюбился я до потери твердости голоса. Вы не представляете, как мы гуляли по окрестностям Железноводска. Целовались на скамеечках, лицо к лицу вино вкусное в кафешках пили… Пили, пьянея от любви, в чащи уходили, кизил кушали из ладошек, рука в руке шли, решали, сколько мальчиков заведем, сколько девочек, куда отдыхать будем ездить… Потом в Москву я ее увез. В свое Люблино. Вы не представляете, как моя холостяцкая квартирка преобразилась! Она вмиг все переставила, с моей помощью, конечно, занавески повесила, все вычистила.

Быстрый переход