– Вчера утром, – пробормотал он, прижимая ее к себе. Он тоже не намеревался ее выпускать.

– О, значит, сразу же, – прошептала Роуз.

Загадочное замечание, однако Фредерик сказал:

– Да, сразу же, – и поцеловал ее в шею.

– Как же быстро дошло мое письмо! – пробормотала Роуз с закрытыми от переизбытка счастья глазами.

– Верно, – сказал Фредерик, которому тоже захотелось закрыть глаза.

Значит, было письмо. Без сомнения, скоро прольется спасительный свет, и он во всем разберется, но в данный момент ему было так хорошо, так сладко снова прижимать к сердцу свою Роуз, после всех этих лет, что он не хотел ни над чем ломать голову. О, все эти годы он был достаточно счастлив, потому что не в его привычках быть несчастным, и сколько всего интересного предлагала ему жизнь, сколько у него было друзей, сколько успехов, сколько женщин жаждали помочь ему избавиться от мыслей об отвернувшейся от него, застывшей, несчастной жене, которая отказывалась тратить его деньги, которая испытывала отвращение к его книгам, которая все больше и больше отдалялась от него, и которая, когда он еще пытался поговорить с ней, с терпеливым упрямством все спрашивала: неужели он не понимает, как выглядят его книги, которыми он зарабатывает себе на жизнь, в глазах Божьих? «Никто, – сказала она ему однажды, – не должен писать книги, которые Господь не станет читать. Это и есть проверка, Фредерик». И он тогда расхохотался, громко, истерически, и выскочил из дома, только чтобы не видеть ее торжественно-серьезного лица, жалкого, торжественно-серьезного лица…

Но эта Роуз вернулась в молодость, в лучшую пору своей жизни, в пору, когда у них обоих были мечты и надежды. Как прекрасно им мечталось вместе, пока он не наткнулся на эту жилу – исторические романы, сколько у них было планов, как они смеялись и как любили друг друга. Какое-то время они ведь жили в самом сердце поэзии. После наполненных счастьем дней приходили счастливые ночи, счастливые, счастливейшие ночи, когда она засыпала у него на груди и просыпалась утром в той же позе, потому что они почти не шевелились, объятые глубоким счастливым сном. Какое чудо, что стоило ему прикоснуться к ней, и все это вернулось, и снова ее лицо покоилось на его груди, какое чудо, что она вернула ему молодость.

– Любимая… Любимая… – шептал он, прижимаясь к ней.

– Муж мой, любимый, – шептала она в чистом блаженстве…

Бриггс, который вышел за несколько минут до гонга в надежде, что застанет в гостиной леди Каролину, был потрясен. Он предполагал, что Роуз Арбатнот – вдова, да он и до сих пор так думал, потому изумление его было огромно.

«Будь я проклят!» – подумал Бриггс совершенно ясно и отчетливо, поскольку шок от увиденного был настолько силен, что на мгновение он вернулся к утраченной было четкости восприятия.

Вслух же он, отчаянно покраснев, произнес:

– Ой, простите, простите… – и замер в нерешительности, размышляя, не стоит ли ему вернуться к себе в комнату.

Если б он ничего не сказал, они бы его и не заметили, но когда он попросил прощения, Роуз повернулась и посмотрела на него так, словно старалась вспомнить, кто бы это мог быть, а Фредерик посмотрел на него так, словно вообще его не видел.

А они, похоже, совсем не смущены, подумал Бриггс. Он явно не ее брат, ни один брат не станет так смотреть на сестру. Очень неловкая ситуация. И если им все равно, то ему далеко не все равно. Он расстроился из-за того, что его Мадонна забылась до такой степени.

– Это один из твоих друзей? – Фредерик обратился к Роуз, которая хоть и не сделала никакой попытки представить ему молодого человека, в неловкости замершего перед ними, однако смотрела на него с какой-то отстраненной добротой.