Он спустился в кабинет, где со стен глядели головы священных птиц, соединенных по двое цепочкой, зажег серебряные светильники на высоких одутловатых ножках, и, прежде чем сесть за бумаги, подошел поклониться полке с духами‑хранителями. На полке в западном углу стоял парчовый старец, яшмовая черепаха, еще двое богов пониже чином, и, как положено, маленькая куколка, – предыдущий хозяин «тростниковых покоев». Предыдущим хозяином был ныне покойный Ишнайя. Тут глаза Нана сделались совершенно безумными: жертвенная плошка перед куколкой покойника была пуста, а ведь, уходя, Нан оставил в ней целую корову, то есть коровай – ну да покойнику все равно.
Нан шарахнулся в сторону и схватил тяжелый подсвечник.
– For God's sake, David!
Нан выругался и опустил подсвечник. Из‑за бархатной портьеры вышел Свен Бьернссон. Выглядел он неважно, как говорится: штаны из ботвы, кафтан из листвы, а шапка из дырки.
– Ну и нервы у господина министра, – сказал Бьернссон и уселся в глубокое кресло о шести ножках.
«Так я и знал, что он жив» – подумал Нан.
– Как вы сюда попали? – осведомился он.
– Не бойтесь, господин министр, меня никто не видел. У вас есть служаночка Дира: прелестная девушка, но несколько ветрена. Я вот уж третий день состою ее временным женихом. А сегодня она оставила для меня калиточку открытой и послала записку, как пройти: она меня ждет через час.
Нан пинком распахнул дверь: никого. Министр подумал и вышел из кабинета, заперев его на ключ. Через десять минут он вернулся с большим узлом и корзинкой. В корзинке была маринованная утка, несколько лепешек «завязанных ушек», фрукты и сыр. Глаза Бьернссона при виде корзинки разгорелись.
– Вы не представляете себе, Дэвид, – проговорил он по‑английски минут через пятнадцать, с набитым ртом, – какая это мерзость – голод! Признаюсь – это было основное ощущение, которое я испытывал последние несколько дней. Оно заслонило всю радость знакомства с вашей очаровательной страной.
– Да, – сказал Нан. – Мой секретарь был прав. Желтые монахи не совершают самоубийств. Так что вы увидели, вернувшись в монастырь?
– Как что? Кота. Того самого, которого Лоуренс отправил в дальнее путешествие.
– Глупости, – сказал Нан, Я позавчера посетил настоятеля. Наверное, похожий кот, и все.
Бьернссон засмеялся:
– Конечно, господин министр, – если вам удобней считать кота похожим, то считайте.
– И что же вы сделали, увидав похожего кота?
– Да как вам сказать. Я вдруг понял: выправить документы, вызвать массу недоуменных вопросов у всякого там начальства сразу на двух планетах… Не лучше ли просто пропасть?
– Что вы сделали?
– Ну что… Нырнул с моста… Холодно, но вытерпеть можно… Переплыл поток. На первых порах мне повезло: я, знаете ли, угодил в толпу, которая грабила дом арестованного.
Правда, – продолжал Бьернссон со смешком, – слухи о бесчинствах толпы сильно преувеличены. В этом доме мало чего осталось после стражников вашего Шаваша. Я так даже думаю, что народ пускают затем, чтобы никто потом не мог разобраться, кто сколько награбил награбленного.
Нан выразительно молчал. Бьернссон понял, что социологические отступления господина министра не очень интересуют, и продолжал:
– Меня приютили, – сказал Бьернссон, – я купил документы.
Министр усмехнулся.
– Дэвид, – сказал жалобно Бьернссон, – я влип! Я купил вот эти документы, а потом…
Первый министр взял протянутый ему лопух и стукнул зубами. Бьернссону продали лопух сектанта из «знающих путь», который год назад убил двух ярыжек, бежал и пропал: а вот три дня назад участвовал в ограблении усадьбы Таута‑лаковарки. |