И вот он уже несколько лет занимал пост советника департамента благоустройства и благочиния при мэрии. Работа поначалу ему чрезвычайно нравилась — ох, столько было планов, столько планов. Такое строительство, такой инвестиционный бум.

Но внезапно все словно остановилось и замерло. Точно что-то сломалось в четко отлаженном механизме.

Геннадий Савин вспоминал день, когда он приехал на бульвар к знаменитому на всю столицу кафе «Жан-Жак». Прежде оформленное в стиле парижских бульваров, украшенное красными щитами кафе — ну точь-в-точь как на бульваре Оссманн в Париже — претерпевало изменение имиджа.

Департамент благочиния распорядился вернуть зданиям первоначальный вид и освободить их от вывесок и рекламы. Геннадий Савин лично приехал наблюдать, как с фасада «Жан-Жака» снимали красные щиты. Рабочие трудились молча. За происходящим, тоже молча, наблюдала группка завсегдатаев кафе.

Они вполголоса говорили, что никогда уже бульвар не будет прежним. Чтобы ничто, ничто не напоминало о Париже…

Кафе потом открылось и заработало как встарь, но…

Нет, Геннадий Савин, контролировавший распоряжение со стороны департамента, не сожалел, что знаменитое кафе утратило свой первоначальный облик. Он решил, что… Ну а что он мог сделать? Возражать? Там, где он служил — в департаменте, — возражений не терпели и не принимали.

Наблюдая и другие перемены, всю эту жизнь, что клубилась вокруг, он с некоторых пор решил вообще ни во что не вмешиваться. Он советник, простой исполнитель, он — чиновник. Он получил это место в департаменте благодаря женитьбе на хрупкой хромой девушке, нежно и преданно любившей его.

К тому же ведь много, много перемен произошло и к лучшему. А что, неправда? Улицы благоустраивались. Круглые сутки — и ночью и днем — ползали по ним оранжевые уборочные машины коммунальных служб. Точно оранжевые гигантские жуки-скарабеи, пожиравшие, утилизирующие чужую грязь и чужой навоз.

Все лето и начало осени постоянно проводились какие-то фестивали, шумные уличные праздники. Эти вот маркеты уличной еды — сначала и правда такие вкусные, рекламировавшие еду и деликатесы со всего света. А потом все более и более скромные, ориентированные уже в основном на среднеазиатскую еду, пропахшую бараньим салом, жирную, которую сам Геннадий Савин, например, есть брезговал.

Насчет пьянства, упомянутого в знаменитой песенке про титулярного советника, — тоже все неправда.

Геннадий Савин спиртное пить избегал. Ну, почти. Прежде не так просто было уклоняться. Потому что товарищи и сослуживцы частенько собирались — особенно в четверг и пятницу на Петровке в секретном баре «Менделеев».

Занятный такой, фешенебельный и одновременно лаконичный, без фишек, бар — с Петровки заходишь сначала в кафе, где подают лапшу, этакий нудлхаус. И там все просто. Но надо пройти через зал и спуститься по лестнице.

И попадаешь в бар «Менделеев» в сводчатом подвале — место, известное лишь узкому кругу деловой элиты, столичных снобов и чиновничества.

Там потрясные коктейли и весьма интересные разговоры. Бесконечный треп, позитивный сошиалайзинг. Типа — ну ты понимаешь, старичок, как надо поступать…

Там нужны крупные инвестиции…

Надо сделать один звонок — только один…

А это интересная идея, стоит подумать…

Но и в уютном баре «Менделеев» тоже как-то все потихоньку постепенно начало меняться. И разговоры зазвучали совсем другие.

Плетью обуха не перешибешь…

Я ничего не могу сделать…

Нет, об этом теперь не может быть и речи…

Понятия не имею — когда…

Не стоит звонить…

Позитивный треп все глох, глох, глох.