Коротышка-капитан пошел со мной на ют, чтобы выслушать аргументы недовольных пассажиров и неуступчивого рулевого относительно того, углубиться ли нам на свой страх и риск в тучи или, развернувшись, поскорее двинуться к противоположному горизонту но, приблизившись к штурвалу, мы узрели рулевого и пассажиров в состоянии глубочайшего недоумения: они изумленно покачивали головами, одновременно кося глазами во всех направлениях розы ветров. И верно, картина была презанимательная: облачная завеса, столь обеспокоившая профанов, осталась за кормой, и судно стремительно рассекало волны в собственном кильватере, устремившись напрямик к точке, из которой только что прибыло, и все более удаляясь от Тоттенхэм-корт-роуд! Все сочли, что произошло чудо священника высвистали наверх для совершения молебна, а рулевой впал в столь же искреннее и глубокое раскаяние, как если бы его застигли за попыткой взломать пустой ящик для благотворительных пожертвований.

Однако все объяснялось просто я мигом смекнул, что случилось на самом деле. Во время спора между депутацией и рулевым последний, жестикулируя, бросил штурвал а я безо всякого дурного умысла попытался развлечься — эти препирательства мне немало наскучили — и начал так и эдак крутить колесо, пока нечаянно не развернул судно. По случайному совпадению, нередкому в низких широтах, направление ветра как раз в этот миг диаметрально переменилось, и теперь он столь же охотно гнал нас к месту, где я взошел на борт, как раньше влек в направлении Тоттенхэм-корт-роуд, где живет моя тетя. Здесь я должен, предвосхищая развитие сюжета, сообщить, что спустя несколько лет эта череда инцидентов — особенно чтение вслух «Битвы при Нейсби» — повлекла за собой введение на нашем торговом флоте правила, которое, полагаю, действует и по сию пору, а именно: «Запрещается заговаривать с рулевым, пока тот не заговорит первым».

2

Исключительно по забывчивости я до сих пор не упомянул, что судно, на судьбу которого я оказал столь сильное влияние, была «Простокваша» (капитан Трутвик), приписанная к порту Малверн-хайтс.

Итак, «Простокваша», вернувшись по собственным следам, попала в ту же точку, где я на нее сел. Пассажиры и команда, утомленные своими несколько неуклюжими попытками возблагодарить небеса за чудесное спасение от облачной завесы, мирно похрапывали на палубе, раскинувшись в самых вольных позах, когда впередсмотрящий, который сидел в «бочке» на грот-мачте и жевал копченую колбасу, начал издавать, по-видимому, заранее условленную последовательность необычных и невообразимых звуков. Он одновременно кашлянул, чихнул и залаял, на выдохе заблеял, на следующем вздохе закаркал, потом фыркнул брезгливо, пискнул визгливо и тут же взревел хриплым басом. Бессвязные звукоподражания, более всего напоминавшие взрывы, переходили в долгие стоны, а те — в нечленораздельные, но учтивые приветствия. Матрос засвистал, захрипел и затрубил начал было с диеза, но, передумав, взял бемоль а, заржав по-лошадиному, загудел барабаном. И все это, не переставая подавать правой рукой какие-то непонятные знаки, а левой сам себе сдавливая горло. Наконец, он прекратил балаган и молча слез по вантам на палубу.

Мы были чрезвычайно заинтригованы, и, едва оказавшись среди нас, он попал под шквал вопросов, которые, будь они зримы, напоминали бы стаю голубей. Но впередсмотрящий не отвечал — даже не показывал виду, что слышит расталкивая толпу, ни с кем не считаясь, он шел суровой поступью, мертвенно-бледный, крепко сжав челюсти, подобно человеку, который старается угомонить беспокойный обед у себя в желудке или твердо игнорировать настырную зубную боль. Бедняга задыхался!

Сойдя по трапу, страдалец направился к каюте корабельного хирурга. Команда следовала за ним по пятам. Хирург крепко спал, ибо до кают соловьиные трели из «бочки» не донеслись.