Заглушив двигатель, я сидел в седле и, сложив на груди руки, смотрел и смотрел на этих оборванных, исхудавших людей, которые, словно муравьи, бесконечной цепочкой двигались с горы вниз. Большинство из них, наверное, даже не знали, куда и зачем идут. Они просто шли, шли, пока ночная темнота или усталость не добирались до них. Тогда они ложились спать прямо на обочине, чтобы с первыми лучами солнца продолжить свой путь в никуда. Картина была настолько тягостной, что я снова запустил двигатель, развернул мотоцикл и поехал обратно в Леон, торопясь поскорее оставить позади это место, этих людей и эту страну. Я больше не хотел иметь ничего общество ни с Никарагуа, ни с кофе, ни с теми, кто его выращивал.

Меньше чем через час я уже сидел в самолетном кресле и, пристегнув ремни, смотрел в иллюминатор на освещенные заходящим солнцем редкие облака. Со всех сторон меня окружали пластик и кожа, перед самым носом маячило сопло кондиционера, на откидном столике стояла еда, а бар ломился от напитков. Далеко подо мной расстилался густой зеленый ковер сельвы, прорезанный безобразным тридцатимильным шрамом. Посмотрев вниз, я увидел его – длинную черную полосу, протянувшуюся к океану через самое сердце Никарагуа, и покачал головой. Не я ограбил этих людей – я только держал их за руки, пока хулиганы-старшеклассники выворачивали их карманы в поисках мелочи. Не моя вина, что вместе с деньгами они лишились надежды.

Именно тогда, на высоте сорока тысяч футов над землей, я вдруг понял, что деньги Маршалла обходятся мне слишком дорого. Я готов был отдать все ради его дочери, но он устроил так, что я не смог бы получить Аманду, не доказав, что я заслуживаю и его капиталы. А я их, похоже, так и не заслужил.

Примерно за неделю до этого босс отправил меня в Техас, чтобы оценить одну довольно перспективную нефтеразведочную компанию. Вернувшись в Бостон, я обнаружил, что Аманда держится со мной холодно и старательно избегает меня. Глаза у нее покраснели, словно она много плакала. Надо сказать, что в последние несколько месяцев мы почти не виделись, а если и встречались, то буквально на бегу, поскольку каждый раз, когда я бывал в городе, Аманда либо оказывалась очень занята, либо вовсе отсутствовала, выполняя очередное поручение отца. Правда, за прошедшие месяцы она окончательно превратилась в официальное «лицо» компании, и все же мне было обидно. Я не понимал, в чем дело, и страдал, страдал по-настоящему. Лишь много времени спустя до меня наконец дошло, что так ныло и болело у меня в груди. Это было мое бедное, разбитое сердце.

Мои дни в компании были сочтены. Я это хорошо понимал, не знал только, куда мне идти и что делать дальше. В том, что Аманду я потерял, я тоже не сомневался. Она любила меня, но была одна вещь, которую Аманда любила больше.

Когда в самом начале официальной части корпоратива я появился в ресторане, Пикеринг держался со мной тепло и приветливо. Он даже обнял меня и представил старшим функционерам компании как свои «глаза и уши». Примерно через час он пригласил меня в отдельную комнату, чтобы выкурить по сигаре. «Только ты и я», – сказал папа Пикеринг.

Когда дверь за нами закрылась, он действительно предложил мне сигару, но я, как всегда, отказался. Маршалл Пикеринг с удовольствием закурил и, выдохнув дым, положил на стол между нами довольно пухлый конверт.

– Вот… – Он улыбнулся. – Ты это заработал.

Я не сомневался, что в конверте лежит довольно значительная сумма. А еще подозревал, что это не просто премия по итогам года, и предчувствие меня не обмануло. Его тон внезапно изменился. Искоса глянув на меня, Пикеринг добавил:

– Считай это прощальным подарком.

Я сложил руки на груди, но не произнес ни слова, давая ему возможность продолжить.

– Начиная с завтрашнего дня ты больше не будешь видеться с Амандой.