— Да ладно, господин полковник, я же все понимаю, — пробормотал Гош.

Кажется, его мое поведение и злость удивили. Уж больно разгневался, аж руками махать принялся. В очередной раз сорвался, выйдя из облика воспитанного шевалье. Хорошо не при офицерах. Ну и плевать.

— В полку если что и есть хорошего, так кормежка.

И стоит мне это гораздо больше, чем любое другое действие. Мой личный финансовый помощник Глэн, нежданно-негаданно угодивший на место главного интенданта, особо не воровал. Сразу предупредил, чтобы довольствовался теми самыми двумя процентами со сделки, официально разрешенными при назначении. В целом по объемам совсем немало. И не по причине изумительной честности потребовал не откусывать лишнего куска. В наше время неберущих вообще не существует. Все тянут и на лапу берут.

Причина в ином. Постоянно тьма народу наблюдает за каждым движением и произнесенным словом, включая часть собственных офицеров. Через одного докладывают губернатору компромат. Гореть на пустом месте не желаю. Да и воровать у собственных солдат — последнее дело. У государства при оказии не постесняюсь, а покупать по одной цене и нижним чинам впихивать по другой — увольте. У меня свои принципы и честь.

Хватит с интендантов и официально положенного им. Практически везде поставщики оставляли себе головы, шкуры, жировые прослойки. Потом их продавали налево для личной выгоды. На такие вещи приходилось закрывать глаза, а то получил бы всеобщую ненависть. Достаточно и фермеров с ружьями. Как бы не первая ласточка, за которой целая стая последует. И коммерсанты с удовольствием присоединятся, подкинув идейку простому парню и даже денежек.

Им есть за что ненавидеть мою замечательную во всех отношениях персону. Недогруз сухих продуктов (мука, рис и так далее), который иногда достигал десяти-пятнадцати процентов от заказанного и оплаченного, выдирал из жадных лап без всякого уважения. И ведь все подряд распинаются про патриотизм и необходимость помочь сражаться. А как речь заходит о необходимости отдать свое добро для общего блага, так визг до Парижа и требование двукратной цены в сравнении с рыночной.

— Труп тащить не будем, — сообщил, давя выступление.

— Голову отрежу для опознания? — с готовностью предложил Гош.

— А, все равно ничего не доказать. Один пошел по злобе или кто подговорил. Золота не было?

— Мелочь, — помотал он головой отрицательно.

Верю. Не стал бы обманывать, прекрасно знает — не стану отбирать трофей. Это не мародерство, а воинская добыча.

— Значит, и подкупа не доказать. Лучше его вон туда, — показал я на нависающий край оврага. Подрыть, чтобы завалило. — Если кто послал, пусть ждет, пока не отчается. А ты молчи. Никому ни слова.

Мой личный браконьер хохотнул.

— Долго искать станут, — понимающе кивнул.

Немного спустя вышли к дороге, еще издали услышав голоса. Сначала невольно насторожились, потом признал. Возле лошадей стояла телега и три женщины, деловито обсуждая, что с ними делать, время от времени без особого энтузиазма крича в сторону леса. Все же явно не удрали от хозяев, стоят привязанные, а никого нет. Любые разбойники увели бы. Все это нервировало, и кто-то из компании требовал ехать дальше, а когда мы с Гошем вывалились из леса, в нашу сторону моментально посмотрел целый набор огнестрельного оружия — от пистолетов в обеих руках у Рут до мушкета и дробовика.