Гнев, который минуту назад помог Присцилле собраться с душевными силами, накатил на нее, когда она услышала смех Филипа — неуместный и грубый. Ее зависть к старшему брату граничила с ненавистью. Почему, ну почему ему посчастливилось родиться мужчиной?! Никто не спорит: Филип неглуп, но ведь она ни в чем ему не уступает. Да что там — она обладает более цепким умом! И потом, она способнее к математике. Вряд ли Филип справился бы с обустройством похорон без ее помощи. Ведь это она — несмотря на свое отношение к происходящему — заказывала кольца и перчатки; она договаривалась о погребальном звоне колоколов; она продумала до мелочей движение похоронной процессии; она решала, кто понесет гроб и будет держать концы покрова; она купила надгробный камень и выбрала для него надпись; она наняла могильщиков. А чем занимался в это время ее любезный братец? Заперся в кабинете, сославшись на то, что ему нужно разобраться со счетами, рабочими записями и личными бумагами отца. Теперь это стало его обязанностью, но не потому, что он умнее, и не потому, что ему нравится управлять домом. Просто он — старший в семье и еще он — мужчина. Ни то ни другое не было его заслугой. Что он смыслит в делах?! Она бы с ними справилась не в пример лучше, но она — женщина и она моложе, а значит, бессильна что-либо изменить. Это было несправедливо, ужасно несправедливо.

Присцилла всегда ревновала отца к старшему брату. По правде сказать, Бенджамин Морган уделял своим детям намного больше внимания, чем другие отцы. Поступив в Гарвард, Филип пошел по его стопам; даже дома отец и сын предпочитали общаться по-латыни, к неудовольствию остальных членов семьи, и в первую очередь Присциллы. Ей тоже хотелось говорить с отцом на каком-нибудь тайном, ведомом только им двоим языке. Вместо этого она была вынуждена посещать школу для юных особ мистера Браунелла, где будущих хозяек учили стряпать, прясть, ткать и вязать. Присцилла до скрежета зубовного ненавидела это заведение и презирала своих благовоспитанных и прилежных соучениц. Ради того, чтобы изучать латынь, математику и теологию в школе для мальчиков — там учились ее братья, — она согласилась бы на любые жертвы.

Она так и не узнала, почему отец пошел ей навстречу. То ли почувствовал, как страдает ее самолюбие, то ли она просто измучила его своими просьбами. А впрочем, так ли это важно? Главное, что Бенджамин Морган заключил с дочерью сделку: днем она посещает школу мистера Браунелла, а по вечерам он учит ее всему тому, что она только пожелает.

Перед Присциллой распахнулись двери в новый, чудесный мир. Она открыла для себя царство древних текстов; она ломала голову над философскими сочинениями; но самое острое наслаждение доставляла ей строгая красота математики.

И вот все пошло прахом. Отныне отцовский кабинет принадлежит Филипу. Ее безнадежно скучному старшему братцу прочили блестящее будущее с детства. Многие прониклись убеждением, что в один прекрасный день он станет ректором Гарварда, а то и губернатором колонии. В этом надутом умнике души не чаяли напыщенные, застегнутые на все пуговицы консерваторы, ведь он был сделан с ними из одного теста. Да, Филип — не отец: он никогда не поймет ее страданий. И ни за что не позволит ей продолжить учебу. Он не захочет тратить на нее свое драгоценное время. Он ненавидит ее не меньше, чем она его. Яснее ясного, что со смертью отца дверь в мир знаний для нее захлопнулась навсегда.

Загудел колокол. Услышав его низкий, печальный голос, люди, пришедшие проводить Бенджамина Моргана в последний путь, разом смолкли. Пастор закрыл крышку домовины. Рядом с ним уже стояли крепкие молодые мужчины, которым предстояло нести гроб. Однако из шести носильщиков на месте были только пятеро.

Джаред Морган появился в гостиной, прыгая на одной ноге, — он пытался на ходу натянуть ботинок. «Джаред есть Джаред, — пронеслось в голове у Присциллы.