Он кинул на край стола документы погибших солдат.

– В общем, советую тебе не очень-то близко принимать к сердцу его рассказы, особенно о переговорах с душманами. Постарайся быть жестче, злее, что ли. И никакого панибратства. Убивай «духов» днем и ночью, и чем больше, тем лучше.

Он хотел еще что-то добавить, но дверь распахнулась, и в кабинет вошел прапорщик, а следом за ним высокий, румяный, как с мороза, и обросший рыжей щетиной капитан.

– Рад тебя видеть, Блинов! – сказал комбат, поднимаясь со стула и пожимая капитану руку. – Возвращаешься с сопровождения?

– Возвращаюсь, Сергей Николаевич, – ответил капитан, широко улыбаясь, сел, точнее, грохнулся рядом со мной на стул и стащил с головы измятую панаму.

– Загорел, морду отъел до спелого треска.

– Как же, отъешь тут, – махнул рукой Блинов. – Вчера под Салангом ночевали… Всю ночь какой-то мудак по нас из ДШК стрелял. Выстрелит – и тут же сменит позицию. Так мы его и не вычислили… Ну а как вы живы-здоровы?

– Как всегда – между плохо и очень плохо. Вот, кстати, заменщик к Оборину приехал.

– Пашка, значит, Афгану низко кланяется?

Блинов повернулся ко мне, крепко пожал руку.

– Подбросишь его к озеру? – спросил комбат.

– Подброшу, – ответил Блинов. – Какой разговор! Замена – святое дело.

– И расскажешь заодно, откуда иногда вылетают пули и в каких ямах на дороге припрятаны фугасы. Ты у нас человек опытный.

– Добро, Сергей Николаевич!

Мы оба встали. Комбат провожал меня долгим взглядом.

Глава 2

Нет, совсем не таким представлял я себе Афганистан. Все оказалось как-то слишком просто и жестоко.

Мы ехали, сидя на броне боевой машины пехоты с капитаном Блиновым, этим улыбчивым парнем, обросшим недельной щетиной, в большом, не по размеру бушлате, и я смотрел на все то, что окружало, не понимая, во сне это или наяву. Нависшие над самой дорогой голые, изломанные скалы. Рев техники, отдающийся эхом. Приподнятые стволы пушек и пулеметов… Блинов мерз, ежился, но улыбался. Казалось, он радуется тому, что холодно, что навстречу нам дует пронзительный ветер, что от солярной гари слезятся глаза, и энергично двигал плечами, крутил головой, натягивал панаму на самый лоб.

– «Духи» как черти злые, не дают спокойно жить, – кричал он, наклоняясь ко мне. – Одно утешение – замена скоро. Эх, дружище, ты даже не представляешь, как это хорошо – замена!

Я действительно не представлял, что это такое. Я не знал, какой жизнью жил этот капитан до встречи со мной и что ему довелось испытать. Но что-то подкупающее было в его скуластом обветренном лице, усталых, но уверенных движениях. Он напомнил мне тех бородатых молодых ребят, снимки которых поместили многие газеты, – измученных и счастливых на снегу вершины Эвереста, первых советских альпинистов, покоривших высочайшую вершину Земли. Я посматривал на Блинова и с удивлением отмечал, что после двух лет рискованной службы со стрельбой, пороховой гарью, бессонными ночами, наконец, с потерями, он мог так просто и чисто радоваться жизни – даже тому, что его утомляет, знобит, угрожает опасностью.