Теперь те со значками ВДВ, с купленными на базаре медалями, в чистом отутюженном камуфляже ездили по мраморным подземельям Москвы в инвалидных колясках, предлагая подать ветеранам афганской или чеченской войны, в зависимости от собственного возраста или возраста того, к кому обращались.

Попадались среди них и настоящие ветераны, но таких были единицы. Выручка собиралась приличная, до полумиллиона за день, тысяч сто приходилось уплачивать милиции за то, что разрешала заниматься нищенствованием, триста тысяч забирали цыгане за предоставление крыши и тысяч сто пятьдесят — двести, если, конечно, не удавалось припрятать часть денег, оставалась самим лжеафганцам, лжечеченцам Публика, разъезжавшая по метро в инвалидных колясках, конечно же, была не очень надежная. То запьет кто-нибудь, то в больницу попадет, то решит деньгами не поделиться… Вообще, текучка кадров тут существовала такая же, как и на любом другом предприятии. Раз проштрафившихся назад не принимали.

И вот, когда освободилось одно место на Калужской линии, милиционер, дежуривший по станции, посоветовал цыганам обратиться к своему брату, служившему в отделении на Киевском вокзале. Тот ему как-то рассказывал о Щукине, удивляясь, как может тот иногда напиваясь до бесчувственности, до сих пор сохранить не только боевые награды, но и китель.

Толстый коренастый цыган с тремя золотыми перстнями-печатками на левой руке и двумя на правой семенил по перрону вокзала, следом за худосочным милиционером, разыскивавшим Щукина. Бывший капитан советской армии передвигался по платформе вдоль готовящегося к отправлению пассажирского поезда. Он не пропускал ни одного открытого окна:

— Эй, парень, — останавливался он, — если есть, дай пустые бутылки.

В матерчатой сумке, надетой на плечо, позвякивало уже с десяток пустых бутылок от колы.

— Вон он наш щукарь, — сказал милиционер, указывая на Щукина.

Цыган не спешил подходить к нему, остановился, с трудом склонив голову на толстой шее к плечу и почесал о него ухо. Он присматривался к Щукину, к его бомжевским повадкам.

— Не наглый, обходительный.

Ни один из пассажиров, к которым он обращался, не оставляли его просьбу без внимания, кто подавал пустую бутылку, кто за неимением таковой, деньги.

Щукин благодарил каждого, но при этом держался с достоинством и избегал выражений вроде «благослови вас Господь» и не крестился, как это делает большинство попрошаек.

— Хорошо играет, — наконец, сказал цыган, — и награды носить научился.

— Они у него настоящие, — с гордостью добавил милиционер.

— Да, ты говорил, но я не поверил.

Разговаривали они почти не глядя друг на друга, стоя на расстоянии метра, так что смотревшие на них со стороны не могли и заподозрить, что цыган и охранник правопорядка действуют заодно.

— Если уж настоящие, то стоит попробовать, — шевеля пухлыми губами, проговорил цыган и потер мочку уха, украшенную золотой серьгой с насечками, — удружил. Если станет много собирать, то и тебе перепадет, а пока держи.

Цыган достал из кармана пачку сигарет, в которой осталось всего пара штук и, сунув туда три стотысячных бумажки, положил пачку на основание фонаря и, больше не взглянув на милиционера, направился к Щукину.

— Эй, герой, — тронул он его за плечо короткими волосатыми пальцами.

Волосат цыган был до такой степени, что черные кучерявые волоски пробивались даже через ткань белой дорогой рубашки.

— Чего тебе? — Щукин повернулся всем телом, готовый дать отпор, за свое место под солнцем он привык бороться. Но увидев богатого цыгана, тут же понял, скорее всего ему предложат сейчас какую-нибудь работку. Пустые бутылки человека с золотыми перстнями вряд ли интересуют.