– Ах, вот оно в чем дело! – с тем же нешуточным облегчением воскликнул чиновник. – Вы хотите знать, куда направился цирк?

– Да, именно, – сказал Бестужев, ерзая на стуле, комкая шляпу. – Я совершенно уверен, что она действовала под влиянием минутного порыва… Наш Лёвенбург – довольно скучное местечко, а Минна всю жизнь была помешана на романтике, на дамских романах с роковыми страстями и приключениями… Я поеду следом, мне удастся, думаю…

– Молодой человек… – сладчайшим тоном произнес господин Гейльборн. – Я вам в отцы гожусь… Признайтесь, как на духу – вы, случайно, не собираетесь, э-э… наделать глупостей? Ревность толкает людей на такие поступки…

– О, что вы! – воскликнул Бестужев, старательно изображая жалкое существо без тени мужественности, сущую тряпку. – Мне и в голову не придет, что вы… Я собираюсь напомнить Минне о прожитых вместе годах, обо всем, что нас связывает… Это минутный каприз, в коем она, быть может, уже раскаивается… Я не способен на глупости…

– Да, пожалуй, – сказал чиновник, внимательно его оглядев. – Ну что же, вашей беде легко помочь…

Он нажал кнопку звонка, и в дверях почти сразу же возник молодой человек в железнодорожном вицмундире, с безукоризненным пробором и моноклем в глазу. К некоторому удивлению Бестужева Гейльборн, вместо того, чтобы задать вопрос или дать конкретное поручение, распорядился только:

– Принесите нам чаю, Мориц.

Молодой человек очень быстро вернулся с мельхиоровым подносом, где в начищенных массивных подстаканниках исходили парком два стакана чая и в алой розетке из богемского стекла искрился наколотый сахар. Положив два кусочка, Бестужев размешал сахар и тут же положил ложечку на белоснежную салфетку – он сейчас был австрийцем, а ложечку в стакане оставляют только в России: как-никак пожил в Лёвенбурге достаточно, присмотрелся к обычаям немцев…

Господин Гейльборн, поворошив бумаги на столе, почти сразу же поднес к глазам одну из них:

– Передвижной цирк-шапито Лябурба… Ну да, конечно… Сегодня в восемь сорок пять утра погрузился на грузопассажирский состав, прямым сообщением следующий в Париж. Пятнадцать лошадей, для которых потребовались два лошадиных вагона… Шесть фургонов – это две грузовые платформы… Одиннадцать мест в багажном вагоне… девятнадцать пассажирских билетов… Это, вне всякого сомнения, те, кого вы ищете. Все, и люди, и лошади, и багаж, следуют прямиком до Парижа. Это все, чем я могу вам помочь – с той минуты, как они погрузились на поезд, вышли из сферы моей компетенции.

– Прямиком в Париж…

– Да, именно.

– Париж… – грустно произнес Бестужев. – Да, Минна всегда мечтала там побывать… Я пущусь вдогонку…

– Вы можете даже их опередить, если воспользуетесь экспрессом, – подсказал господин Гейльборн. – Грузопассажирские поезда не особенно быстры, если вы купите билет на «Ориент-экспресс», отходящий сегодня вечером, вы и тогда их опередите в Париже.

Бестужев рассыпался в сбивчивых, сумбурных благодарностях. Он и в самом деле рад был получить точные сведения, но мысли его были заняты совершенно другим: почему документ о столь рядовом клиенте, каким, несомненно, был цирк Лябурба, оказался на столе Гейльборна? Не мог же он заранее знать о визите соломенного вдовца, смешного и нелепого Фихте? Подобных клиентов в сфере деятельности Гейльборна за день проходят десятки, если не сотни. Это должно иметь какое-то объяснение…

– Какое-то чудо… – пробормотал он, шумно, в наигранном волнении прихлебывая чай.