— Не беспокойтесь, папаша, — сказала она потихоньку, — Фарурей должен нам дать!

— Неловко, неловко; мы на этом можем проиграть! — воскликнул Дендера. — Старик, как ни влюблен, готов остыть, как мы заглянем ему в карман.

— На все есть средство, — ответила, улыбаясь, графиня, — доверьте мне, папаша, я беру на себя все дело, только бы притащить его сюда.

— Эта гораздо умнее Сильвана, — сказал самому себе граф. — Посмотрим, пусть попробует!

Где старый черт не может, надо послать молодую бабу.

Случилось так, что через несколько дней Фарурей, который после известного букета сделался чрезвычайно нежным, приехал расфранченный в Дендерово. Цеся приветствовала его с таким меланхолическим и печальным видом, что жених сейчас же, хоть немножко слепой, прочел в нем какое-то внутреннее огорчение. Она молчала, вздыхала, глядела на небо и, посматривая в глаза своей несчастной жертве, казалось, говорила ему о пожирающей ее тайне.

— Неужто вы не хотите доверить мне причину вашей печали? — спросил старик, хватая небрежно опущенную ручку.

— Где же вы прочли эту печаль? — спросила Цеся.

— Глаза и сердце не могли меня обмануть, — сказал умиленно любезник. — Ах, с нетерпением жду минуту, когда, прочитав на вашем лице признак малейшей печали, я буду иметь право спросить о причине.

— Минута эта еще очень далека! — воскликнула Цеся. — И с каждым днем, кажется, обстоятельства отдаляют ее.

Фарурей, если б не неприятная боль в ногах, которую чувствовал он сильнее с несчастной поездки за букетом, подскочил бы как ошпаренный.

— Что вы говорите! — сказал он с горячностью двадцатилетнего юноши.

— Да, — шепнула Цеся, — и вижу, что это должно протянуться долее, чем мы могли рассчитывать. Но не станем говорить об этом, не станем говорить: это мне неприятно.

— Напротив, заклинаю вас всем, поговорим искренно, поговорим откровенно. Неужели у вас от меня тайны?

— Нет их у меня, — ответила ловкая девушка, обращая на жениха печальные глаза, — но годится ли поверять постороннему домашние тайны?

— Вы называете меня посторонним! — воскликнул Фарурей.

— Я бы хотела поверить вам все и не могу, боюсь матери и еще более отца.

Старик, которому чрезвычайно польстили расположение и доверчивость невесты, подвинулся к ней, приставая:

— Поверьте мне, и я, ручаюсь, сумею найти какие-нибудь средства.

— Не могу, не могу! — ответила Цеся, вскакивая с кресла; но через минуту, опечаленная и задумчивая, она опять села подле него.

— Что же это может быть! — начал с беспокойством Фару-рей. — Заклинаю вас, скажите мне, позвольте мне хоть догадаться…

— Но это останется тайной между нами? — спросила Цеся после минутного размышления.

— Даю в этом слово.

— Посмотрите, не глядит ли на нас отец и не может ли он нас подслушать.

Старик Дендера отлично притворялся занятым газетой, которую только перелистывал, думая совершенно о другом. Фарурей поручился, что все его внимание поглотили Эспартеро и Кортесы, и Цеся, после некоторого колебания, будто несмело и урывками, начала таким образом:

— Представьте себе, — сказала она, — что хотя, по-видимому, ничто уже не мешает нашей поездке в Варшаву, по поводу приданого, но непредвиденное обстоятельство спутало все наши расчеты.