— Ты не напугаешь меня, — ответила Франя, — но жаль мне, жаль искренно эту несчастную женщину! Она умела так любить.

— Но в каком же положении она приехала? — спросил Вацлав. — Действительно ли она так опасно больна?

— Смотри, Франя, какой любопытный! — заметила Цеся. — Шутки в сторону, — прибавила она, — скажу вам под большим секретом, что ей очень худо: она румяна, свежа, весела, на вид здорова, но… совершенно помешана. Никто не знает, но это так! Бедного Сильвана она не узнает… каждый день спрашивает об его брате, каждый день ждет его, и мы каждый день обещаем ей. Франя взглянула с некоторым страхом на мужа.

— Вообразила себе, что она обвенчалась не с Сильваном, а с ним! — воскликнула Цеся. — Сделайте милость, только не рассказывайте этого никому; отец так старается скрыть от всех наше несчастье!

Франя и Вацлав задумались.

— Она счастлива, — прибавила Цеся, — но нам каково с ней! Смотреть на это улыбающееся лицо, весело и постоянно выглядывающее в окно того, кого нет уже на свете; смотреть на Сильвана, на отца, на мать… И какая будущность!..

— Счастье, что хоть вы недолго будете глядеть на эту печальную картину, — отозвался Вацлав, стараясь переменить разговор. — Ведь приближается срок свадьбы!

— Чьей? — спросила Цеся, невольно краснея.

— Вашей, с маршалком?

— Я замуж не иду! — несколько сердито ответила графиня. — Старый мой жених был так снисходителен, что уволил меня от данного слова… О, да уж и похлопотала же я над этим! Теперь я свободна, как птичка, — прибавила она, смеясь принужденно, — хоть отец и сильно сердился!

— Извините, что я вспомнил об этом, — отозвался Вацлав, — но право, я ничего не знал.

— Вы доставили мне большое удовольствие, — ответила Цеся, стараясь казаться веселой, — я бы и сама похвастала этим освобождением. Довольно с меня! На минуту надо было уступить настояниям отца…

С минуту длилось неприятное молчание; источник разговора исчерпался, только Цеся, не упуская из вида своей цели, кидала тут и там словечко колкое или могущее возбудить беспокойство. Картина этого счастья, этой свободы, этой веселости мучила ее, как угрызения совести.

— О, как они счастливы! — повторяла она мысленно. — Как Франя сжилась уже с этой атмосферой роскоши и избытком! Никакое горе не может коснуться их! А Вацлав? Негодный! Ни одного воспоминания не осталось в его груди!.. О, подождем, придет и моя очередь; а теперь… надо сдружиться, сблизиться, привязаться к Фране.

С первого же этого посещения начала она приводить в исполнение свой последний план. Она была нежна с Франей, хороша даже с Бжозовской, которую успела пленить, братски дружна с Вацлавом, таившим в себе какой-то страх, какое-то предчувствие, но стыдящимся в то же время своих подозрений, от которых не мог отделаться. Кинув зерна, которые должны позднее принести плоды, Цеся наконец, осмотрев все, отыскав какой-то приличный повод в скором времени приехать в Пальник, уехала, оставив по себе самое неприятное впечатление. Как ни верила Франя своему мужу, тяжело все-таки было ей подумать, что кто-нибудь другой на свете до помешательства полюбил, если не его самого, по крайней мере, его образ; ее огорчала мысль о разделе. Цеся сумела разными способами возбудить в ее душе беспокойство. Вацлав также опечалился из сожаления, из страха, ибо видел, что ближайшие сношения Цеси с Франею грозят его будущности.

Он должен был предостеречь Франю и открыть ей страх души своей.