— Честь не позволяет мне разговаривать таким образом! — сказал граф. — Вы, сударь, обижаете меня каждую минуту!

Барон потерял терпение.

— Граф, — сказал он, развертывая бумагу, — вот мое рекомендательное письмо к нашему посольству и консулам. Видите, как говорят обо мне. Мы в нескольких милях от одного из представителей моего монарха: я обращусь к нему и уеду, когда захочу и как захочу. Если я торгуюсь с вами, это по доброй воле, чтобы на мое бедное, дорогое дитя никто не смел сетовать.

Оба графа переглянулись между собою. Сильван, по данному отцом знаку, вышел в другую комнату.

— Говорите, говорите, но поскорей, сколько хотите за ваше графство, сколько за открытый обман, сколько за издержки на сватовство и свадьбу? Дам, что буду в состоянии; заплачу вам, граф, заплачу.

— Потери мои громадны! — воскликнул граф.

— Все можно сосчитать.

— Сильван спустил на эту несчастную поездку несколько тысяч дукатов.

Барон пожал нетерпеливо плечами, видя, что к концу не дойдет, топнул нетерпеливо ногою и сказал:

— Говорите, сколько вы хотите, чтобы нас выпустить? Говорите, сколько вы хотите?

Граф, уже не церемонясь, только раздумывал.

Предосудительно было ему запросить много и потом уступить; с другой стороны, боялся он потерять, если барон ценил дороже свой выкуп: им овладела страшная нерешительность!

— Барон, — сказал он нежнее, желая окончить дело иначе, — разве мы так, мы, мы, дети которых соединились священнейшим союзом, должны говорить друг с другом?

Гормейер пожал плечами.

— А, жестоко и тяжело вы меня судите! — прибавил граф. — Я все перенес от вас и прощаю растерзанному, родительскому сердцу, чего не простил бы никому. Подадим друг другу руки.

Барон поклонился, но отдернул руку.

— Я не достоин этой чести, — сказал он насмешливо.

— Мне бы следовало жаловаться и сердиться, а не вам, — говорил граф, — опомнитесь, расстанемся дружно.

— Станем говорить о деле, — перебил его нетерпеливо барон.

— За кого же вы меня принимаете? — воскликнул Дендера. — За барышника, который всем торгует? Вы видите расходы и убытки, старайтесь вознаградить их. Я не хочу ничего более того, что свято и справедливо.

Гормейер смеялся неприятно и болезненно; он достал из кармана приготовленную пачку бумажек и молча подал ее графу, который, взяв, даже не взглянул на нее. Письма к послу и консулам, видимо, подействовали.

В одно мгновение ока, по звону колокольчика, вбежала прислуга барона, пришла обрадованная Эвелина, а отец, взяв ее под руку, молча, не кивнув никому головою, отвел ее к экипажу.

Сильван поглядывал на отца, который дал ему знак, чтобы он молчал. Они пошли, не говоря ни слова, за отъезжающими, до самого крыльца: экипажи были уже готовы. Барон посадил дочь, сам сел подле нее, и лошади тронулись со двора Дендеровского дворца.

Вацлава не было дома, когда Цеся, посещавшая теперь Пальник чаще и чаще, приехала к Фране уже вечером. В дверях, узнав, что брата нет дома, она будто обрадовалась этому, и побежала поспешно в комнату, где обыкновенно, в воспоминание прежнего времени, сидела Франя с Бжозовской. Но на этот раз не было и Бжозовской: она отправилась с ромашкой неподалеку, в избу, лечить человека, который два дня упорно притворялся здоровым, но по лицу которого Бжозовская угадала несомненную болезнь.

Искусно пользуясь счастливым случаем, графиня сделалась на этот раз такая простенькая, милая, любезная и искренняя и такая отчего-то печальная, что успела пленить Франю. Разговор сразу стал разговором сестер, и Цеся, вызывая на откровенность, сама стала, по-видимому, откровеннейшим образом рассказывать свои тайны.