— Разве можно, чтоб вы отдыхали? Разве это хорошо, что вы не танцуете?

— Я никогда или почти никогда не танцую.

— Отчего?

— Надо быть очень молодым, чтобы так весело кружиться.

— А вы страдаете старостью и байронизмом!

— Нет, — ответил Кароль, несколько удивленный ее смелостью, — у меня есть болезнь подействительнее, нет нужды сочинять.

— Что же это за болезнь? Ведь не подагра же, как у пана мундшенка?

— До сих пор нет, но хуже этого.

— Неужели лихорадка, с которой возится уже пять лет мисс Люси и не может расстаться?

— Кое-что хуже даже лихорадки.

— В самом деле хуже? Решительно не могу догадаться.

— С чем вас и поздравляю.

— А! Я не могу догадаться, а вы не хотите мне доверить!

— Право, ничего любопытного, старая история.

— Тем лучше, я так люблю старые истории.

— Моя история вовсе не любопытна: я скучаю. Цеся, ожидавшая объяснения, покраснела с досады.

— Скверная болезнь, — сказала она с принужденной улыбкой, — но вы знаете, что теперь веруют в гомеопатию, и мисс Люси постоянно толкует мне ее основания. Ей-то я и обязана тем, что знаю. Болезнь в гомеопатии лечится другою, сильнейшею болезнью.

— Понимаю: вы советуете мне поискать другой, может быть, худшей?

— Нет, по мне уж лучше остаться при первой.

Говоря это, Кароль, пораженный неожиданною живостью Це-силии, сел подле нее, посмотрел на нее внимательно, будто видел ее в первый раз, и через минуту прибавил:

— Подагру желаете вы мне или лихорадку?

— Предоставляю это вашему выбору; обе приобретаются легко: первая — рюмочкой, вторая — простудой.

— Нет, уж благодарю! Лучше останусь при скуке.

— Что касается до меня, — говорила Цеся, — не знаю ничего скучнее человека скучающего; и судя по впечатлению, которое он производит на меня, я догадываюсь, как он, оставаясь постоянно сам собою, должен надоесть себе.

— Благодарю за комплимент, — сказал, смеясь, Кароль, — и удаляюсь.

— Можете остаться. Мне редко удается видеть скучающих; для разнообразия не мешает посмотреть и на них.

Говоря это, она подала руку Каролю, так как в это время ей именно пришла очередь выбрать кавалера и танцевать. Вальский вышел на середину, но, пройдя шагом, вяло, по зале, разговаривая, очень скоро возвратился в угол к болтовне. Цеся продолжала преследовать его взглядами; он выводил ее из терпения. Очень бы ошибся тот, кто подумал бы, что Кароль нравился ей; она хотела только подразнить его и попытать на нем свои силы. Вацлав уже в продолжении нескольких часов был ее торжеством; но ведь бедняку, неизвестному мечтателю разве трудно вскружить голову брошенным свысока взглядом? Но если бы Кароль, Кароль, который объехал весь свет, столько видел, столько прожил и, вероятно, любил, если бы он занялся ею, это было бы ей очень лестно.

В то время как она кокетничала с Вальским, Вацлав, следивший за каждым ее шагом, терзался чувствами, которые известны тому только, кто любил и был терзаем бешеною ревностью.

Молнии злобы, жажда мести, бессильное отчаяние, горе и слезы терзали его поочередно; он кидался и падал обессиленный; после продолжительной этой борьбы он уже направился было к саду с желанием оторваться от убийственной картины, как вдруг на крыльцо вышла Цеся.