Это был не дом, даже не лачуга, а просто груда веток, уложенных наподобие шалаша в обветшалой части какогото грязного города. За ним ходила потная нянька, но она появлялась редко, дважды в день по его подсчетам, и он валялся среди собственных испражнений, с бурчащим от голода животом, а по нему ползали насекомые.

Сквозь прорехи в наскоро набросанных ветках Реджис видел небо и отметил, что оно почти всегда серое. А может, так казалось его младенческому зрению, лишь пытающемуся обрести ясность и четкость.

Но дождь шел часто, это он знал, вода капала прямо на него.

Если бы на нем была одежда, она вечно была бы влажной.

Так хафлинг лежал однажды утром, весь мокрый от мелкого дождя, так что кожа его блестела в рассеянном дневном свете, и изо всех сил пытался совладать с собственной рукой, чтобы смахнуть особо надоедливую мошку, когда громкий хруст известил его о том, что он не один.

К нему подошел отец, возвышаясь над ним, лежащим в самодельной кроватке, представлявшей собой просто кусок гнилого дерева с воткнутыми по краю палками, чтобы ребенок не скатился.

Реджис внимательно разглядывал мужчину, его грязное лицо, отмечая недостающие зубы, остекленевшие глаза и неряшливые волосы. Годы сломили его, хоть он был и не слишком стар, понимал ребенок, который не был ребенком. Он уже видел такое прежде, много раз, на улицах Калимпорта, в его первой юности, примерно полтора столетия назад. Постоянная борьба за выживание, беспомощность, и нет выхода, и некуда бежать; все это было тут, навсегда вытравлено на лице этого хафлинга, стоящего над ним: уныние, беспомощность и отчаяние.

Удивительно сильные руки протянулись, схватили Реджиса и легко вытащили из кроватки.

— Будем надеяться, что ты сын своей матери, — сказал отец, перекинув младенца через плечо, и быстро вышел из дому.

Реджис впервые увидел город, и он оказался большим, с рядами лачуг и хибар, теснившихся у обнесенных высокой стеной респектабельных домов. Один из холмов вдалеке был украшен замком. Отец Реджиса свернул на дощатый тротуар, ведущий вниз, и зашагал по длиннымдлинным лестницам, поворачивал и снова спускался, все ниже и ниже. Строений по сторонам помоста было немного, да и те не более чем ветхие лачуги.

Вскоре появились птицы, они были повсюду, летящие, пикирующие, галдящие, и Реджис не сразу сообразил, что все они водоплавающие. Лишь когда хафлинг, предположительно являющийся его отцом, свернул на очередной уходящий вниз настил, Реджис начал понимать, что деревянный тротуар — это длинный причал, а город — порт, хотя, как ни странно, выстроенный далеко от воды.

Какой же это грандиозный океан, понял он с первого же взгляда, едва увидев казавшиеся бескрайними волны.

Он перебрал Лускан и Врата Балдура, Глубоководье и Калимпорт, но этот город был другим. Впрочем, они двигались на запад, определил он по солнцу, поэтому предположил, что это, должно быть, Побережье Мечей.

Однако в воздухе совсем не пахло солью.

Они спустились на берег, к маленькой бухте, зажатой между множеством небольших пристаней и причалов. Вокруг покачивалось на воде огромное количество лодок. Два человека забрасывали в прибрежные волны видавшую виды сеть. Еще один хафлинг выкапывал из песка у кромки воды съедобные ракушки.

Отец с плеском зашел в воду по пояс.

— Дыши глубже, малявка, — произнес он и, к ужасу Реджиса, скинул его с плеча и погрузил под воду!

Ребенок извивался и дергался изо всех сил, борясь за жизнь.

Разумеется, тщетно, ибо его крохотное, нескоординированное, с неразвитыми мышцами тельце не могло противостоять силе рук взрослого хафлинга. Реджис рефлекторно задержал дыхание, но ненадолго, и из губ его пошли пузыри. Он старался удержать их, отчаянно пытаясь не отрывать рот.

Отец топил его!

Все мечтания, выманившие его из Ируладуна, промелькнули у него в мозгу.