Кавалерия ворвалась в строй шемитских солдат, подмяла их своими подкованными копытами. Не единожды длинные мечи аквилонских всадников с одного взмаха сносили две, а то и три головы вражеских солдат. Против закованных в железо всадников, вооруженных длинными стальными клинками, короткие бронзовые мечи шемитов оказались еще более бесполезными, чем их луки. Наемники из Шема, те, кто не погиб под безудержным натиском аквилонцев, бросились врассыпную. Убегая с линии атаки кавалерии, они врывались в соседние когорты, нарушая их строй и заражая своей паникой.

Словно раскаленная игла, черно-красный строй аквилонцев вонзился в сине-голубую массу офирской армии. Еще не все отряды в коричнево-песочной немедийской форме поняли, что происходит, а передовой эскадрон аквилонцев уже прошел большую часть пути до намеченной цели.

Вырвавшись на простор в тылу офирской армии, Черные Драконы обнаружили, что пышно разукрашенные церемониальные фаланги обоих вражеских монархов изрядно поредели. При дальнейшем приближении выяснилось, что сами доблестные рыцари — защитники Балта и Малвина — позорно бежали, оставив вместо себя оруженосцев, свиту и гвардейцев-охранников.

Король Конан добился главного: оставшись без офицеров, без управления, вражеский строй дрогнул, а вскоре его отступление превратилось в беспорядочное бегство. Рассыпавшийся строй, бегущие солдаты — все это представляло собой легкую цель как для гандерской пехоты, так и для тарантийской и шамарской конницы. Подтянув поближе боссонцев, Конан приказал начать преследование противника по всему фронту.

Глава II

НА ПОЛЕ БРАНИ

Ночь, мрачная укрывательница черных деяний смерти, набросила свой плащ на долину Тайбора, словно сомкнув навеки глаза павших воинов. Но вскоре серебряное око ночного божества почти полным диском поднялось над горизонтом, заливая долину своим ледяным

безжизненным светом, обнажая то, что смерть хотела бы скрыть до тех пор, пока трупы не обезобразят до неузнаваемости тлен и воронье. Словно борясь со слабым холодным лунным полусветом, тьма затянула небо дымом, шедшим от горящих по краям долины деревень. Их подожгли отступающие, не желая оставлять противнику ни единого целого дома. Так, в борьбе холодного света и горькой, едкой тьмы протекала ночь.

Вслед за луной, с востока на поле боя вышла одинокая тень, пустившаяся в извилистый путь среди груд человеческих и лошадиных трупов. Эта тень могла показаться духом сражения, усталым от войны богом или же… самое невероятное предположение оказалось истиной: по долине, шатаясь от усталости, преодолевая боль от многочисленных ран, брел человек в изорванной одежде, в изрубленных и исколотых вражеским оружием доспехах. Без шлема, с рассыпавшейся по плечам гривой черных волос, он брел по полю с длинным мечом в руках. Высшего качества, королевский по стали и украшению клинок был иззубрен и покрыт слоем запекшейся крови, смешанной с грязью. Одинокий воин, с трудом удерживая меч, пошатываясь, брел по долине, обходя совсем непреодолимые завалы из трупов.

Неожиданно он остановился и прислушался: до его ушей донесся слабый, нечленораздельный стон. Сориентировавшись на звук, одинокий воин подошел к еще живому, смертельно раненному офирскому пехотинцу. Солдат в синем плаще был пронзен копьем насквозь. Стальной наконечник вошел в его живот и, выйдя из спины, пригвоздил несчастного к земле. Остроконечный шлем офирца был отброшен в сторону, а земля в пределах досягаемости его рук изрыта в бессильных попытках освободиться. Услышав шаги, солдат в последнем усилии поднял голову и, давясь собственной кровью, заливавшей ему рот и стекавшей по подбородку, прохрипел:

— Добей меня… Во имя Митры, я молю тебя о милости… добей…

Его отчаянная мольба была оборвана ударом меча, вонзившегося ему в горло. Пусть и не очень точный, удар все же сделал свое дело; когда тело офирца перестали бить последние судороги, одинокий воин выдернул меч из его шеи и побрел дальше.