Я нетерпеливо кивнул, изучая доску. Расположение фигур начинало казаться знакомым. И я понял.

— Да он разыграл гамбит Логана — Асквита! И очень хорошо разыграл.

— Никогда о нем не слышал, — заявил Ники.

— И я не слышал, пока Макналти не показал мне его, неделю назад, в университетском клубе. Он нашел этот гамбит в сборнике эндшпилей Левенштайна. Это рискованный дебют, им почти никогда не пользуются. Но в нем интересно развиваются слоны. Ники, вы думали, что подавленный человек, который собирается застрелиться, не стал бы играть такую сложную партию, да еще и так хорошо?

— Вообще-то я думал не о тех фигурах, которые стоят на доске, но о фигурах рядом с доской. О взятых.

— Что с ними не так? — спросил я.

— Они все лежат с одной стороны от доски, и черные, и белые.

— И что?

Ники посмотрел на меня скорбно, даже мученически, и усталым тоном стал объяснять то, что, по его мнению, было очевидно.

— Люди играют в шахматы так же, как пишут или держат теннисную ракетку. Правша двигает фигуры правой рукой, ею же снимает фигуры противника и кладет их на стол справа от себя. Если играют двое правшей — как, например, Макналти и Альбрехт, — в конце игры черные фигуры, которые съел тот, кто играл белыми, лежат справа от него, а по другую сторону доски, по диагонали от них, лежат белые фигуры, которые съел его партнер, игравший черными.

Я словно увидел перед собой Троубриджа, каким видел его сегодня днем. Он мучился, пытаясь зажечь сигарету левой рукой, потому что правая висела на черной шелковой перевязи.

Ники продолжал, как будто прочел мои мысли:

— Когда левша играет с правшой, взятые фигуры лежат с одной стороны доски, но, конечно, раздельно: черные фигуры рядом с тем, кто играл белыми, белые рядом с тем, кто играл черными. Они бы не были перемешаны, как на фотографии, разве что...

Я посмотрел на доску, на которой только что воспроизвел позицию.

Ники кивнул, как будто я был глупым учеником, которому удалось нащупать правильный ответ.

— Правильно. Разве что кто-то высыпал их из коробки и расставил только те, которые есть на схеме эндшпиля.

Эдвардс спросил:

— Хотите сказать, что Макналти не играл партию, а показывал какой-то особый дебют?

Он мучительно обдумывал эту идею и глядел в пространство, пытаясь увязать ее с остальной картиной. Потом тряхнул головой.

— Не сходится. Зачем тогда Альбрехт сказал, что они играли партию?

— Вот именно, Альбрехт, — подхватил Ники. — Попробуйте предположить, что это он расставил фигуры на доске.

— Все равно не сходится. Зачем ему лгать об этом?

— Незачем, — согласился Ники, — если он воспроизвел позицию до того, как в Макналти выстрелили. Но что, если Альбрехт расставил фигуры потом?

— Зачем ему это делать? — сердито спросил Эдвардс. По мере того как росло его недоумение, он раздражался все сильнее.

Ники устало возвел глаза к потолку.

— Затем, что неоконченная партия в шахматы предполагает, во-первых, что игрок провел некоторое время у доски, и, во-вторых, что он сел играть с дружественными намерениями. Вряд ли нужно добавлять, что если кто-то явно пытается внушить нам оба этих предположения, то вероятно, что оба они неверны.

— Вы имеете в виду...

— Я имею в виду, что профессор Лютер Альбрехт позвонил в дверь Макналти около восьми часов, и, когда Макналти открыл ему, Альбрехт приставил дуло пистолета к его груди и спустил курок, потом вложил оружие в руку убитого, переступил через тело, прошел в комнату и хладнокровно расставил фигуры в соответствии с диаграммой эндшпиля, которую нашел в одной из книг о шахматах — у Макналти их было много.