— Держитесь за перила…

Он спускался ощупью и был уже почти совсем внизу, как вдруг услышал свое имя: «Жорж!» Она звала его. Он взбежал наверх. Тереза слышала, как он тяжело дышит, и так как он, видимо, хотел войти в квартиру, она с усилием произнесла:

— Нет, не входите. Я решила вам только сказать… Все правда! (Теперь она быстро шептала.) Да, что бы вам обо мне ни говорили, раз навсегда запомните одно: я человек, оклеветать которого невозможно. Вы не хотите отвечать? Тогда в доказательство того, что вы меня поняли, сделайте мне какой-нибудь знак.

Но Жорж продолжал неподвижно стоять у перил. Понемногу глаза их освоились с темнотой, хотя различить черты или выражение лица собеседника было невозможно. Каждый из них видел только смутные очертания тела другого, слышал прерывистое дыхание; Тереза узнавала запах дешевого бриллиантина, чувствовала тепло этого молодого тела.

— Вот что я должна была вам сказать, — прошептала она. — Теперь вы знаете?

Внизу открылась и с силой вновь захлопнулась наружная дверь. Кто-то назвал консьержке свое имя. На мгновение на нижней площадке показался свет. Беспрестанно зажигая восковые спички и ворча, по лестнице поднимался кто-то из жильцов. Тереза и Жорж поспешили войти в переднюю. Гостиная была еще освещена, и свет резал им глаза. Они моргали и не решались взглянуть друг на друга.

— Вы поняли? — спросила она.

Он покачал головой.

— Я вам не верю. Вы клевещете на себя, чтобы избавиться от меня. И все это из-за Мари… Ну что ж, — продолжал он с неожиданной яростью, — ваша хитрость ни к чему не приведет. Я на ней не женюсь. Слышите? Я никогда на ней не женюсь… Ага! Я вам срываю весь эффект!

Прислонившись к книжному шкафу и полузакрыв глаза, Тереза отвернула голову, боясь выдать охватившую ее жуткую радость, которую она всеми силами старалась заглушить в себе. Он не женится на Мари! Что бы ни случилось, девочка его не получит. Жорж никогда не будет принадлежать ей. Эта радость вызывала в Терезе стыд, граничащий с ужасом. Она хотела бы тут же на месте упасть мертвой, хотела, чтобы тоска, сжимавшая ей грудь, была последней предсмертной тоской, но ничто в мире не могло бы помешать ей насладиться этим чудесным счастьем — быть той, которую он предпочел.

Когда она убедилась, что может придать лицу суровое выражение, что ни одним взглядом не выдаст своих переживаний, она медленно повернула лицо к Жоржу. Опустив голову и бессильно уронив руки, стоял он посреди комнаты, глядя исподлобья с видом злой собаки, готовой укусить.

— Мне очень жаль, — сухо сказала она. — Надеюсь, вы перемените свое решение. Что касается меня, я больше ничего не могу сделать. Я уверена, что хоть в этом я неповинна. Думаю, что больше нам не о чем говорить.

Открыв дверь, она отошла в сторону, чтобы пропустить его. Но, не трогаясь с места и не сводя с Терезы глаз, он наконец произнес:

— Нужно, чтобы вы знали… Нужно, чтобы вы были предупреждены: я не могу больше жить без вас.

— Это только так говорится!

Тон Терезы был нарочито небрежен. Она делала вид, что не придает никакого значения этому «я не могу больше жить без вас». В действительности же она поняла, она успела достаточно повидать на своем веку, чтобы не обмануться и сразу уловить в этих словах определенный оттенок, оттенок безысходного отчаяния. Она не сомневалась, что ей следует понимать их буквально. Этот тип юношей был ей знаком. Тогда, осторожно подойдя к Жоржу, она тем же движением, что и в начале вечера, положила его голову себе на плечо, на которое он оперся всей тяжестью своего тела.