Это был Еремеич — чистенький маленький старичок в куртке из домотканого серого сукна, в добротных валенках с отворотами и короткополой черной шляпе. Он привычно втерся в гущу рыночной толпы и исчез в ней. Спустя несколько минут он вынырнул перед самым ларьком Бабакина. Лицо его раскраснелось, маленькие глазки под густыми седыми бровями возбужденно блестели. По-видимому, ему доставляла наслаждение эта рыночная толкотня. Он обвел рынок медленным взглядом и подошел к ларьку.
— Здравствуй, Григорий Ефимович, — сказал он высоким певучим голоском, протягивая Бабакину руку через прилавок.
— Привет, Еремеич. Как дела-делишки?
— Дела забыты, а заниматься делишками вроде стар стал.
— Зайди, Еремеич, — тихо сказал Бабакин. Еремеич, будто не слыша приглашения, продолжал стоять, облокотясь грудью на прилавок. Потом лениво оттолкнулся руками и не спеша пошел ко входу в ларек.
Бабакин пододвинул ему пустой ящик.
— Садись.
— Благодарствую.
Еремеич сел и принялся рассматривать разложенный на полках товар.
— Негусто, негусто, — усмехнулся он.
— То, что мне надо, я имею, — рассмеялся Бабакин.
— Это здесь-то? — недоверчиво спросил Еремеич. — Не смеши ты меня, старика.
— Я же тебе, Еремеич, не раз говорил: имей голову на плечах, а доход сам появится.
— Что верно, то верно, — вздохнул Еремеич посмотрел на вытащенные из-за пазухи часы-луковицу. — Бежит время, спасу нет.
Бабакин точно не понял намека. Занялся покупательницей. Она уговаривала его зайти к ней домой посмотреть самовар, который хотела продать.
— Нет, мадам, у меня такого правила нет, чтобы по домам бегать, — отбивался Бабакин. — Принесите или кого попросите. Тут мы дадим ему оценку, и делу конец.
— А вдруг ваша цена меня не устроит, а таскать самовар туда-сюда, думаете, легко?
— Больше ничем не могу помочь, уважаемая.
— Хоть примерную цену скажите. Самовар-то серебряный, медальный, на двадцать пять стаканов, в виде шара на гнутых ножках.
Бабакин рассмеялся.
— Цыган за глаза коня купил, а он козой обернулся.
Женщина обиженно поджала губы и ушла. Бабакин сел рядом с Еремеичем на ящик и приступил к делу.
— Ты давеча биржей интересовался. Так вот, насчет биржи пока ничего не скажу, но есть человек, который имеет доллары, а что он за них хочет — не знаю, кажется, камешки. Так я понял его намек.
— Кто такой? — оживился Еремеич. — Здешний?
— Да откуда у здешних доллары! С Запада откуда-то, но русский. А может, поляк.
— А сам чего доллары не берешь? — прищурясь, спросил Еремеич.
— Предпочитаю золотишко.
— Ну и дурной. Доллар — он, что в мире ни стрясись, всегда на ребре стоит, а золотишко — оно и вес имеет, и пробу, и на него когда спрос, а когда и дуля в нос.
— А чего же тогда этот тип доллары продает? Выходит, камешки лучше?
Еремеич покровительственно улыбнулся.
— Ты, милый друг, я вижу, действуешь вслепую и не имеешь профессии. — Он помолчал и заговорил тоном лектора, причем было видно, что ему доставляет удовольствие даже говорить обо всем этом. — Доллар всегда стоит на ребре — это факт. Но с ним никакой фантазии случиться не может. А камешки, дорогой мой, они не только блеском играют, они сами игру могут вести. Конечно, в нашем городе им никакой игры нет. Ты говоришь, что тот человек с Запада, а там совсем другое дело. Если он, скажем, из польских районов, так там камешку игры сколько хочешь. |