Оратор поднял руки и успокоил хлопающую и свистящую публику. Скрученная щетина седой бороды торчала вокруг округлого и плоского лица, увенчанного монголоидной складкой. Маленькие, быстрые глаза двигались по лицам публики. Медленно. От одного слушателя к другому. Когда они проскальзывали по лицу Мока, тот ощерил зубы в восторженной улыбке. Господин, сидящий рядом, почувствовал в соседе родственную душу и нагнулся к нему. Мок слушал его с пониманием и кивал головой с явным одобрением. Дальнейшее проявление советником слов сочувствия было прервано мощным криком. В лекционном зале раздался голос пророка.

— Да, мои братья, — вздохнул глубокий бас. — Вот и конец. Гнев Господа всех поглотит, и из потопа спасутся только праведники.

Дама в паруснике на голове подняла вверх короткий палец и кивнула подтверждающе головой, а молодой человек, укутанный мехом, обернулся вокруг и сделал жест благословения.

— Вот наступает оборот Колеса Жизни и Смерти, а мандала жизней подходит к концу, — спокойнее продолжил фон Орлофф. — История повторяется. История зла, убийства и отчаяния. История резни, разврата и содомии. О, Содомо, — рыкнул оратор. — Будь проклят и умри…

Сосед Мока прикрывал записные книжки странными знаками, гимназисты делали друг другу мины: «а я говорил?», а Мок задавался вопросом, готовил ли фон Орлофф свое выступление или импровизировал. За тем другим он указал бы ход ассоциаций: оратор от содомии перешел к Содому.

— О, Содомо, — раздался сценический шепот, — избранные тебя покинут, избранные не оглянутся в твоем направлении. Они с радостью примут волны серы, которые сожгут твое мерзкое тело. Братья! — крикнул фон Орлофф. — Будьте с избранными.

Модуляция голоса оратора заставила некую морщинистую старушку, воюющую с гимназистами за место у печи, проснуться и разразиться коротким рыданием.

— Братья, — фон Орлофф поднял палец, а этот жест повторила значительная часть собравшихся в зале дам. — Во всем мире торжествует преступление. Но преступление раскрывает свое давнее лицо, преступление говорит нам: «Я уже тут было, меня уже когда-то совершали, века назад», — гласил оратор и искал в глазах слушателей понимания. — Да, братья, старые преступления, спрятанные в давних хрониках, питаются в Содоме… И это самые страшные, самые жестокие, бесчеловечные преступления… Потому что только они могут встряхнуть жителей Содома, чтобы они обратились… Вчера в Буэнос-Айресе нашли в мусорном баке оторванную детскую ножку. Сто лет назад испанский маркиз разорвал внебрачного ребенка своей дочери…

— Где это было? — ухо Мока овеяло какое-то гнилое дыхание.

— В Аргентине, — ответил он достаточно громко, выпуская воздух с шипением.

— Да, дорогой господин, — рыкнул Моку фон Орлофф. — В Буэнос-Айресе в Аргентине. Но ужасные убийства, убийства из прошлого, совершаются и здесь. Замурованный живьем человек в самом центре нашего города, другой — четвертованный недалеко отсюда, еще один лишен крови и повешен вверх ногами… Все эти морды уже когда-то были… Века назад… Хотите доказательств?

Сосед Мока, думая, что оратор обращается к нему, радостно подскочил и воскликнул:

— Да, да! Я хочу доказательств!

— Садись! Тише! Мы знаем эти доказательства! Они неоспоримы! — разозлилась толпа.