Я пьянел постепенно, так что не уловил, когда кругом вдруг все изменилось. Мое восприятие окружающего обострилось. Золотистый солнечный свет, затхлый запах пива в комнате с низким потолком, искусанные ногти Нан, толстые волосатые запястья Шака, быстрые глаза Сэнди за изогнутыми линзами – все стало резче и четче. Когда Сэнди говорил, я, кажется, мог предугадать каждое слово за долю секунды до того, как он его скажет. Мои руки начали ровно подрагивать. Когда я поворачивал голову, казалось, что она движется на шарнирах. Все в этом мире мне нравилось. Я чувствовал особую значимость всего окружающего. Иногда мне казалось, что я смотрю на своих собеседников как в телескоп. Затем их лица начали разбухать до размеров больших корзин. Шак превратился в забавное чудовище, Нан стала красавицей, а Сэнди – гением. Они стали самой лучшей компанией, которую я когда-либо встречал.

И разговоры! О Боже, как я мог говорить! Приходили правильные слова, особые слова, так что мог говорить, как поэт. Мне не была нужна больше текила. Фонтан красноречия не иссякал. Я положил дрожащие руки на стол, наклонился вперед и рассказал им всю историю с Кэти. Рассказывая, жалел, что нельзя записать рассказ на магнитофон. Я выложил все и постепенно затих.

– Смотрите, он поет с закрытым ртом, – с любовью сказал Сэнди.

– Очень много "Д"? – предположила Нан.

– Он большой парень и может принимать большие дозы. Так, значит, ты никуда не едешь, Кирби?

– Никуда. Свободен, как птица, – сказал я. В моих ушах звенело, и я слышал биение собственного сердца, словно кто-то случал молотком по дереву.

– Мы едем в Новый Орлеан, – твердо сказал Сэнди. – У меня там веселые друзья. Ну и погуляем же в Орлеане! Будем плодотворно жить в берлоге, дружище.

– Наша компания увеличилась. Придется снять «грейхаунд», – кисло заметила Нан.

– Посмотри, какой он способный ученик, – возразил Сэнди. – Освободим его голову от проблем, Нан. Где твоя человеческая доброта?

– Он нам не нужен, – стояла на своем Нан. Сэнди ударил ее по голове, да так сильно, что на мгновение глаза девушки закрылись.

– Дура, – ухмыльнулся он.

– Ладно, он нам нужен, – согласилась она. – Приятель, тебе не надо было бить меня по голове.

– Если тебе больше нравится Шак, куколка, я мог бы попросить его сделать это.

Тогда я не знал, где она прячет нож, но чистое лезвие, белое, как ртуть, с молниеносной быстротой оказалось в десяти дюймах от толстого горла Шака.

– Ударь меня, Эрнандес, – взмолилась она, едва шевеля губами. – Всего один раз.

– Бога ради, Нан, – пробормотал с несчастным видом Шак, – спрячь нож, а? Я же ничего тебе не сделал.

Бармен вышел из-за стойки и приблизился к ним.

– Эй, уберите это, – велел он. – Спрячьте нож. Мне не нужны неприятности.

Пока Нан складывала нож и прятала его под столом, Шак встал – неожиданно быстро и легко для такой туши.

– Тебе нужны неприятности? – спросил он.

– Нет, мне не нужны неприятности, паренек. – Владелец бара отвернулся.

Шак одним движением схватил его за руку и рывком развернул.

– Значит, я перепутал, – сказал Шак. – Мне показалось, что ты ищешь неприятности.

Бармен был мужчиной грузным и рыхлым. Его лицо посерело и покрылось потом. Со стороны казалось, что Эрнандес едва удерживал бармена, но я заметил, как глубоко впились его железные пальцы в мягкую, пухлую руку.