— Ой, ой, держите меня, упаду! — хохотала теща.

— О-хо-хо, не хуже Насреддина-афанди мы оплошали, мать! — вторил ей тесть. К ним присоединились все птицы, что сидели в клетках на дворе. Веселье было — ни пером описать, ни словами сказать!..

После ужина тесть и теща отправились к соседям, чтобы перетащить обратно невесть зачем припрятанные у них пожитки. Я решил, что мне тоже пора, погостил и хватит. Хорошего понемножку.

…Салимджан-ака еще не вернулся. Джигиты Нигмата-ака не спали. Свалка среди них была в самом разгаре: шла борьба за первую очередь езды на Хашиме-ака, когда он принесет седло. Бахрам подскочил ко мне первым.

— Где седло? — строго вопросил он.

— Не успел: магазин закрылся.

Трехлетний Даврон уже карабкался по мне.

— Все лавно покатайте. Без седла.

— Сейчас, ребята! — Я сбегал переоделся, потом надел старый чапан Нигмата-ака, отвернув его полы назад, соорудил нечто вроде седла.

— Прошу, джигиты, по коням!

Джигиты не заставили повторять приглашение — налетели всем скопом. И катал я их не помню уж сколько, но так устал, что свалился посреди комнаты и уснул не расседланный.

Приснилась мне Фарида. Она тоже… ездила на мне, как на коне.

«Площадка отщепенцев», или как меня выкупали

Я шел по улице Мукими. Был в штатском, поскольку вышел просто погулять, подышать свежим воздухом. Вдруг на дороге раздались глухие удары плохо подогретой дойры, громкие крики. Гляжу, среди машин катится трактор с прицепом. В кузове прицепа стоят человек шесть, тесно сбившись в кучу. На шее у каждого болтается по гирлянде из пустых водочных бутылок, как предлагали рабочие в своем письме. Ниже бутылок висел кусок картона; на одном было написано: «Неисправимый пьяница Расул Усаров. Работник машиноремонтной мастерской». Расул Усаров, так же, как и остальные его друзья, не знали, что раньше прикрыть руками — надписи или лица; так что открытыми для обозрения оставалось и то, и другое. По бокам прицепа шла охрана — дюжие ребята с красными повязками. Рядом с трактористом-водителем стоял дойрист, видимо, самоучка: он просто колотил рукой по дойре — мелодия здесь и не ночевала. Но толпу, валом валившую за прицепом, интересовала не мелодия. Люди толкались, лезли вперед, чтобы получше рассмотреть пьяниц. Здесь были взрослые и дети, молодые и старые.

— Вай-вай, да ведь это отец Дильбар!

— Это который пропил ее новенькие туфли?

— Тот самый, будь он неладен…

— Так ему и надо.

— Мавлян, слышь, Мавлян, беги домой, выкинц бутылку, что стоит в кухне.

— Но, мама, она ведь пуста?!

— Все равно выкинь, вдруг отца тоже, как этих…

— Эй, соседка, вы узнаете вон того, что сверкает плешью?

— Как не узнать, милая?! Да это тот самый Касым, который напился на свадьбе своей дочери и захотел побороться с зятем…

— Молодцы, что такое наказание изобрели! Сколько можно терпеть от пьяниц!

— А как вы думали? Государство, уничтожившее Гитлера, да не справится с какими-то алкоголиками?!

— Это все дружинники. Вот кого надо благодарить.

Иногда в разговорах упоминалось о какой-то «Площадке отщепенцев», открытой в парке имени Мукими.

— Дехканбай, ты видел эту выставку, которую, говорят, открыли в парке? — спросил соседа старик, от чапана которого исходил запах хандаляков.

— Куда там, Махкамбай, — отвечал сосед, от которого несло запахом мяты.