— Хашим, сынок! — воскликнул он, обняв меня.

— Значит, опять поздравлять? — спросил я осторожно.

— Не меня надо поздравлять, а я должен поздравить! Тебя, всех наших товарищей.

— Благодарю, товарищ полковник, от имени всех коллег-тунеядцев! — воскликнул я, стукнув каблуками и отдавая честь.

Итак, вот с чем поздравлял меня Салимджан-ака. Состоялась официальная церемония передачи функций отделения милиции в руки представителей народных дружин. В торжестве участвовали сотрудники Министерства, областного управления. Сурат-ака на общественных началах назначался руководителем районной добровольной милиции. ОБХСС возглавил наш славный пенсионер Мамаразык-ака. Начальником угрозыска стала, по предложению женщин района, Мархамат Касымова, недавно вышедшая на пенсию, а до этого тридцать восемь лет проработавшая судьей, энергичная женщина. Район наш объявили опытно-показательным. Представитель Министерства закончил свое выступление словами: «Товарищи, теперь дело за вами, держитесь! На вас смотрит вся страна!» При этом вся масса народа, собравшаяся на главной площади города, крикнула как один:

— Не беспокойтесь, не подведем!

Это прозвучало клятвой.

На другой день девять наших работников выехали в девять районов области для передачи опыта. Салимджан-ака начал оформлять документы на пенсию.

А мы с Фаридой… Да, кстати, бабуля моя сама ходила сватать и с первого захода обделала дело. Хотя ее приняли очень тепло, она сразу заявила, что в случае отказа всей семье не поздоровится. Те посмеялись и сказали, что дело до этого не дойдет.

Я решил вернуться в свой родной кишлак, заново открыть парикмахерскую имени покойного моего учителя уста Усмана Акрамова. Свадьбу мы с Фаридой решили отложить до осени, к сезону созревания урожая. Конечно, ее можно было справить и пораньше, но упрямая моя бабушка решила во что бы то ни стало пошить восемнадцать матрацев и восемнадцать одеял, и ни одним меньше!

Я три дня подряд спорил с Салимджаном-ака, который стал самым дорогим мне человеком, с которым мы делились и радостью, и горем. Я настаивал:

— Поедемте в кишлак, вот где вы развернетесь со своим цветоводством.

— Нет, ты останешься в городе. Дай на старости лет понянчить внуков! — возражал полковник.

— Поедемте, поедемте, вот увидите, как будет хорошо.

— Не могу… — отказывался Салимджан-ака и вздыхал. — Не могу я оставить бесприютной могилку жены…

Так мы спорили — то ругались, то целовались — три дня подряд. На четвертый день Салимджан-ака появился в дверях взволнованный.

— Хашим, ты дома?

— Пельмени леплю, — отозвался я.

— Твоя взяла, сынок. Еду с тобой.

— Это правда?! — выбежал я навстречу полковнику с руками по локоть в тесте.

— Правда, сынок, еду… Знаешь, Хашимджан, что я люблю?

— Вроде бы знаю… Детей любите…

— Да, это так. Но ты не все знаешь. Я люблю ходить босиком по пыльным улочкам кишлака в самые знойные дни лета… Знаешь, что я еще люблю?

— Нет, не знаю.

— Я люблю пустить воду в грядки в лунную ночь и возлежать, ни о чем не думая, на зеленой пахучей траве.

— А что вы еще любите? — спросил я, глядя в горящие радостью и счастьем глаза названого отца.

— Еще? Еще… я люблю ходить на заре по бахче, срывая самые зрелые дыни.

— А еще?

— Люблю сидеть в густой тени древней чинары за чайником чая с мудрыми, неторопливыми дехканами, обсуждать цены на рынке, сдержанно радоваться добрым урожаям… и все такое…

Салимджан-ака-то ведь родом из кишлака.