— И давно копил эти деньги?

— С полгода.

— В каких купюрах были те деньги, которые ты дал взяточнику?

— Какие были деньги?

— Да, какие? Десятками, пятерками, трешками или рублевками?

— Это самое… сейчас не помню.

— Полгода ты хранил эти деньги при себе да так и не запомнил, в каких купюрах они были? Слушай, Уразбай, я вижу, лгать ты не любишь и не умеешь. Поэтому и не смеешь глядеть мне в глаза. А они, эти твои глаза, сами во всем признаются. Ну-ка посмотри на меня, мне в лицо. Смелее, смелее, вот так, молодец! Дети у тебя есть?

— Двойняшки: Фатима и Зухра.

— Родители живы?

— Да.

— Понимаешь, каково им всем будет, если ты попадешь в тюрьму? Расскажи все по-честному и избежишь этой участи. Один из ваших уже во всем признался, только имени не назову — обещал.

Повар перевел взгляд с потолка на пол. Низко опустил голову и заикаясь прошептал:

— Директор меня живым в могилу загонит…

— Ты сейчас не о директоре, а о своих дочерях, стариках-родителях подумай!

— Вы меня не выдадите?

— Нет.

— Поможете тихо-мирно уволиться из этого гадюшника… то есть кафе?

— Помогу.

— Дайте мне тогда ручку и бумагу.

Уразбай долго пыхтел, записывая показания, где подробно обрисовал все злоупотребления, которым был свидетелем в течение двух лет. Написал и как директор подбил их оговорить меня, учил, кто как должен вести себя в милиции, что говорить. Потом протянул бумагу полковнику, нерешительно встал с места, словно спрашивая, можно ли теперь идти… Повар покинул нас с явным облегчением. Как только закрылась за ним дверь, я обратился к своему начальнику:

— А кто дал то, другое показание?

— Я сам, — улыбнулся полковник. — Это показание сочинил я сам. Я же говорил тебе, что парня этого еще можно спасти. Мы так и сделаем. Вот буфетчика так запросто не проведешь, чтобы добиться признания. Но для него я приготовил железный капкан. Попадется как миленький. И не выберется. Главное, Хашимджан, суметь до активных допросов изучить психологию человека, с которым придется иметь дело.

Буфетчик вошел в кабинет, почтительно держа обе руки на груди, чуть согнувшись, точно приготовился кланяться. Чинно-благородно поздоровался, хотя мы с ним уже виделись. Он сделал вид, что не расслышал предложения сесть, остался стоять, по-прежнему сложив руки на груди. В комнате и не так уж было жарко, но он начал усиленно потеть: вначале мелкими, прозрачными капельками покрылись его нос и лоб, потом мокрым стало все лицо, а вскоре он был весь взмылен, как человек, только что вышедший из бани. Он то взглядывал на меня, то в спину полковника, который что-то писал, не поднимая головы.

— Садитесь, — повторил Салимджан-ака.

— Спасибо. Я привык при уважаемых начальниках стоять на ногах.

— Имя, фамилия?

— Я же вчера только говорил. Но если уважаемому начальнику угодно, могу повторить.

— Повторяю, ваше имя и фамилия? — повысил голос полковник. Буфетчик испуганно вздрогнул.

— Закир Зарипов.

— Гражданин Зарипов, я должен сообщить вам, что вы арестованы.

Буфетчик резко покачнулся, как от сильного удара. Минуты три стоял, широко разинув рот, выпучив глаза. Потом губы его непроизвольно прошептали: «Арестован!» Видя состояние буфетчика, полковник продолжил свою яростную атаку. Теперь он не словами, не голосом, а взглядом уничтожал врага. Столько ненависти, презрения, брезгливости было в его взгляде, что я сам не узнавал вчерашнего доброго, тихого Салимджана-ака.