Он вернулся коридором обратно в гостиную с глобусом. То, что он увидел, подтверждало репутацию распутника, которой пользовался министр, потому что мужчина, сидевший за столом, был именно министр, и Марчелло сразу узнал его. Но вот странно: несмотря на то, что сам он был сторонником строгой морали, увиденное ничуть не поколебало его убеждений. Марчелло не испытывал никакой симпатии к министру, светскому человеку и бабнику, более того, тот был ему антипатичен. И вторжение любовных забав в дела служебные казалось Марчелло в высшей степени непристойным. Но все это никоим образом не подрывало его политических убеждений. Бывало, достойные доверия люди рассказывали ему, что те или иные важные персоны воруют, что они некомпетентны или используют политическое влияние в личных целях. Он воспринимал эти сообщения с почти угрюмым безразличием, словно они его не касались: с того момента, как раз и навсегда сделал свой выбор, Марчелло не собирался менять его. Впрочем, он чувствовал, что подобные вещи не удивляют его, потому что он предвидел их заранее, рано познав самые низменные свойства человеческой натуры. Но прежде всего Марчелло чувствовал, что между верностью режиму и твердыми моральными принципами, определявшими его собственное поведение, не было никакой связи: причины его верности были основательнее любых моральных критериев, и ее не могла поколебать ни рука, оглаживающая женское бедро в государственном учреждении, ни воровство, ни любое другое преступление или ошибка. Он не мог бы сказать точно, каковы были эти причины: между ними и его мыслью непроницаемой преградой стояла его неизбывная грусть.

Невозмутимо, спокойно, терпеливо Марчелло подошел к другой двери гостиной, увидел еще один коридор, вернулся назад, толкнулся в третью дверь и наконец оказался в приемной, которую искал. Люди сидели на диванах, расположенных вдоль стен, у двери стояли швейцары в галунах. Он тихо назвал одному из швейцаров имя чиновника, которого хотел увидеть, и сел на один из диванов. Чтобы скоротать время, Марчелло снова развернул газету. Сообщение о победе в Испании было напечатано через всю страницу, и он заметил, что ему это было неприятно как свидетельство дурного вкуса. Он перечитал заметку, набранную жирным шрифтом и извещавшую о победе, и перешел к длинной корреспонденции, напечатанной курсивом, но почти сразу бросил читать — так раздражал его манерный и притворно-грубоватый стиль специального корреспондента. Марчелло задумался над тем, как бы он сам написал подобную статью, и с удивлением обнаружил, что если бы это зависело от него, то не только статью об Испании, но и все прочие аспекты режима, от самых незначительных до самых важных, были бы совершенно другими. В действительности в нынешнем режиме почти все ему решительно не нравилось, тем не менее он сделал свой выбор и должен был остаться ему верен. Он снова развернул газету и проглядел другие сообщения, тщательно избегая статей патриотических и пропагандистских. Наконец оторвал глаза от газеты и огляделся вокруг.

В приемной в тот момент кроме него находился только пожилой бородатый господин с круглой седой головой и наглым, хитрым, алчным выражением лица.