Желаю здравствовать!
Едва мы вернулись в райотдел, позвонил Павлик.
- Я из автомата, - сказал он. - Только что был у мамочки. Профессор тоже. И при мне ему кто-то позвонил.
- Так, не волнуйся, Паша, спокойнее. Кто звонил?
- Не знаю. Но профессор сначала испугался, потом стал оправдываться, а потом грустно сказал: "Хорошо, но мне нужно за ними заехать" - и положил трубку. И набросился на меня...
- То есть как?
- Орал всякое, и ногами топал, и слюной брызгал, и визжал, я чуть не испугался. - Павлик засмеялся.
- Что именно он орал?
- Да это неважно, Сергей Дмитрич.
- Очень важно, Паша, очень.
- Назвал меня пьяницей и... жуликом... И поддельщиком.
- Почему?
- Не знаю, я у него ничего не крал. Маман упала в обморок и придавила Дашу.
- А как она сейчас?
- Под тахтой сидит, скулит...
- Да не Даша, а... маман?
- Ты знаешь, жива. Голова в полотенце, глаза в слезах. "Боже мой! Боже мой!" А как с... этим?
- Порядок, Паша, он у нас.
- Отлично. Я рад за вас. И за себя - тоже. А с профессором я уж сам разберусь!
- Я тебе разберусь! Сиди как мышка!
- Что вам еще надо? - спросил Егор Михайлович.
- Пока ничего.
- Желаю удачи!
- Бритва у вас с собой? Или в парикмахерскую пойдете?
Профессор выскочил из дома и сел в такси, которое, видимо, ждало его. В руке он держал портфель.
Мы спокойно поехали следом.
- Знаешь, Серега, - сказал Яков. - Я хочу начальству бумагу написать. Большую такую и серьезную.
- В отставку собрался?
- Не, погожу еще. Вот просеивал я коллекционеров, чего только не насмотрелся. Ты знаешь, в музеях того нет, что содержится в частных коллекциях. И все это без конца тасуется, меняется, продается. Ну ладно бы вещи, так сказать, безымянные, какие-нибудь смокинги и лапоточки, прялочки и колокольчики... А то, представляешь, показывают мне (я к примеру): табакерка Дениса Давыдова, бальная книжка Гончаровой, письма Чехова, трубка Алексея Толстого... И ни у кого не возникает ни тени сомнения в том, что эти вещи принадлежат им по праву. Им, а не всему народу, не государству. Добро бы еще - прямые наследники, так нет: все куплено, или выпрошено, или явно похищено. Надо, мне кажется, всерьез этим заняться. Я первый раз с этим столкнулся и никак не пойму, почему мы допускаем такое?.. Валя, ближе не подъезжай.
В тихом, малолюдном переулке, недалеко от гостиницы, профессор вышел из такси и стал в сторонке на тротуаре.
Почти сразу же подъехала дипломатическая машина. Из нее выскочил худенький, но жилистый на вид, рыжеватый иностранец, что-то резко сказал профессору, передал ему длинный неудобный сверток и принял от него сверток поменьше, который профессор достал из портфеля. Профессор стал что-то заискивающе объяснять, но иностранец не отвечал ему, сел в машину и уехал.
Мы терпеливо наблюдали эту милую сценку. Профессор понуро побрел по улице со свертком и портфелем в руках. Сверток был похож на футляр музыкального инструмента.
Такси тронулось за ним, водитель приоткрыл дверцу и что-то сказал. Профессор, как проснувшись, посмотрел на него и покорно сел в машину.
- Поехали дальше, Валя, - сказал Яков. - В гости к профессору Пахомову, на... как это... файв-о-клок. Во, научился в таком блестящем обществе.
Профессор действительно поехал домой.
Мы подождали немного и вошли за ним в подъезд.
Табло над лифтом показывало цифру 3.
- Пешком? - спросил Яков. - Пешком!
Где-то между первым и вторым этажом мы услышали наверху злую ругань и побежали, прыгая через ступеньки.
Дверь в квартиру Пахомова была приоткрыта, и я было уже вошел туда, но Яков придержал меня:
- Постой, неудобно, - семейная сцена.
- Мерзавец! - орал профессор. - Откуда ты это взял?
Голос Павлика мы тоже слышали, но слов разобрать не могли, он говорил гораздо спокойнее. |