«Какой же в этом смысл?»

    – Передача тонких психологических движений, свершаемых в душах героев, – неопределенно ответил Ким. – Конан отступает в тень, а слово передается Арраку, Демону Изменчивости…

    Он потянулся за сигаретами, чиркнул зажигалкой, прикурил и стал барабанить по клавишам.

    * * *

    Серокожий был великолепен!

    Еще пребывая в прежней плоти, Аррак послал приказ гиганту и убедился в его несокрушимой мощи: все стражи-ваниры были мгновенно перебиты.

    Превосходно! Жестокий, сильный, решительный, равнодушный к женским чарам, холодный, не знающий жалости… Нет, сероликий исполин, бесспорно, превосходил рыжего Эйрима, сколько бы счастья и удачи ни отпустила судьба вождю ванов. «Кстати, – размышлял Аррак, исследуя ауру своего нового избранника, – удаче Эйрима через пару дней придет конец; серокожий убьет его, захватит усадьбу и корабли, подчинит себе людей. Это явилось бы вполне естественным деянием, ибо крепость Эйрима и его дружина были сильнейшими на побережье; а значит, овладев ими, серокожий сразу получал запасы, и боевые ладьи, и войско. Пусть небольшое, две-три сотни человек, но для начала хватит; многие покорители мира начинали с еще меньшего…»

    Пока гигант рубил на лестнице ваниров, Аррак пытался воспринять его эманации, неясные и туманные, как всегда бывает у людей; дух по-прежнему жаждал убедиться, что его избраннику присуща тяга к некой цели.

    Он был удивлен. Не отсутствием цели, нет! Цель у сероликого имелась, не важно какая, но имелась; и он стремился к ней с редким упорством, достойным всяческих похвал. Но, кроме цели, не было ничего!

    Сероликий убивал ваниров, не чувствуя ни ненависти к ним, ни отвращения, ни тем более жалости; человек, отгоняющий опахалом мух или прихлопнувший овода, испытывал бы больший гнев. Это изумило Аррака – что само по себе казалось достойным изумления, ибо Демон Изменчивости не привык испытывать такие чувства. Но он знал, что на близком расстоянии не может ошибиться, хоть связные мысли великана и его конкретная цель оставались пока недоступными. Вдобавок Аррак ощущал ярость, злобу и страх сражавшихся и умиравших ваниров. С ними все было в порядке; обычные эмоции стаи волков, которых потрошит полярный медведь.

    Но серокожий был иным. Он дрался с равнодушием и спокойствием бессмертного духа, и Арраку удалось уловить лишь легкий оттенок презрения, с которым будущий его избранник крушил черепа и кости ваниров. Да и презрение это, и упорство, и несокрушимая уверенность в себе казались лишь отблеском чувств, а не самими чувствами; то был лишь дым над костром, что бушует в душе человеческой во время битвы.

    Серокожий напомнил Арраку одно из первых его воплощений – Ксальтотуна, ахеронского чародея былых времен. У этого мага душа тоже была застывшей, холодной и полной презрения к праху земному, ничтожным людишкам, которых он мог отправлять на Серые Равнины заклятиями и чарами. Правда, Ксальтотун вершил убийства с помощью слов, а серокожий – своей огромной секирой, но разве в этом суть? Ахеронец нравился Арраку, ибо цель его была величайшей из всех, какую мог преследовать смертный.

    Власть!

    «Возможно, сероликий тоже стремится к власти? Возможно, из него удастся сотворить второго Ксальтотуна?»

    Но события развивались слишком стремительно, и Аррак не успел додумать эту мысль до конца.