Игра постепенно стала жизнью. Роль пустила в нем корни. Как близорукий человек забывает, что у него на носу очки, так и Джонатан больше не следит за собой, растягивая рот в глуповатой улыбке, глотая слова, услужливо источая мед. Это уже автоматизм. Он слышит, не слушая, подает реплики, думая о другом. Он уединяется, никуда не уходя, отсутствует, продолжая играть.

Вечер, снова площадь Эдмона Ростана. На выходе с линии В RER он поднимает голову и смотрит на фасад дома № 21. Окна Аямэй светятся. О чем она думает сейчас? Что делает? Силы, растраченные в метро, возвращаются к нему. Оцепенение проходит. Он просыпается.

Поворачивается ключ в замке. Люксембургский сад за окнами словно окутанные тьмой джунгли.

Ждать никогда не бывает скучно.

Ждать — наслаждение игроков.

Отмычка входит в замочную скважину. Джонатан полагается на свои «умные» пальцы в перчатках. Каждый замок — это лабиринт в миниатюре, мозг философа, лоно женщины.

Дверь открылась. Он аккуратно затворяет ее за собой. Миновав коридор, входит в гостиную. Осторожно выглядывает в окно. Аямэй в Люксембургском саду, как всегда, дает урок. Он отворачивается и окидывает взглядом помещение: три бывшие комнатушки для прислуги превращены в однокомнатную квартиру.

Субботним утром, в четверть девятого, хозяйка успела навести порядок, перед тем как покинуть квартиру. Газеты, бумаги, счета методично разложены на маленьком письменном столе. Одну стену целиком закрывают книжные полки. Книги, не меньше сотни книг, на китайском, французском, английском, расставленные по языкам и жанрам, стоят ровненько, по ранжиру, как солдаты в строю. В ванной одна зубная щетка. Кафель вокруг раковины девственно чист, брызги воды тщательно вытерли. Кремы и косметика разложены по ящичкам, рассортированы по размеру баночек и частоте использования. Белые мокрые полотенца висят на хромированной перекладине, безупречно расправленные. Профессиональный глаз Джонатана не подмечает ни малейшего беспорядка, кроме пузырьков на еще влажном куске мыла и белого пятнышка зубной пасты на кране.

Он заглядывает за дверь. Короткий шелковый халатик — такие легко найти в пекинском магазине «Дружба» — висит на крючке. Джонатан утыкается в него носом. Запах женщины помогает отойти от шока, вызванного видом этой квартиры с голыми белыми стенами, без единой безделушки, без цветов, без занавесок, украшенной лишь небом — бескрайним океаном, по которому плывут крыши Парижа. Он зарывается лицом в шелк и глубоко вдыхает. Этот аромат не навевает воспоминаний о знакомом ему Китае. Не сандал, не жасмин, не белый мускус его традиционной женственности, но и не «Шанель № 5», не «Энджел», не «Этернити», маскарад современных китаянок. Он не напоминает ни о бурно развивающихся городах, ни о пыльной опустевшей глубинке. Это просто запах женщины, сдержанный и очень личный.

Снова гостиная. Еще один взгляд в окно, на Люксембургский сад. Она по-прежнему там. Быстрый осмотр содержимого ящиков письменного стола. В них тоже царит образцовый порядок. Бумага, конверты, марки, ручки, ластики, большие и маленькие скрепки, резинки лежат в предназначенных для них углублениях. Документы ее ассоциации, счета за квартиру, за электричество и газ, выписки из банковского счета, страховка, копии налоговых деклараций в разноцветных пластиковых папочках, подписанных и сложенных в хронологическом порядке. В двух нижних ящиках Джонатан обнаруживает фотографии, несколько пачек. Он отмечает, что ни на одной она не снята с мужчиной.

Кухонька почти пугает своей чистотой. Ни жирных пятен, ни копоти, никаких следов, характерных для китайской кухни, где жарят мясо и овощи в кипящем масле. Коридорчик по другую сторону ведет в ванную. Пара домашних туфель на полу — значит, где-то рядом гардероб. Одна за другой открываются раздвижные двери шкафов-купе.