— Не забудь намочить полотенце, — бросает ей Филипп, облокотясь о дверной косяк.

— Сама знаю!

— В котором часу он придет с проверкой?

— Это не твоя забота.

Стоя перед зеркалом, она запускает руку в волосы и ерошит их. Он бросает на нее недобрый взгляд.

— Ты не похожа на женщину, которая только что занималась любовью.

— А я и не должна выглядеть удовлетворенной. Ты что, забыл? В ту пору, когда мы были, так сказать, любовниками, ты забегал ко мне перед поездом или по дороге из аэропорта. Делал свое дело по-быстрому, даже не кончал. Твой рекорд: тридцать три минуты включая душ.

— Как бы то ни было, — защищается он, краснея, — ты спала со мной из корысти. Тебя вполне устраивало, что я не задерживался надолго.

Он выбрасывает окурок в унитаз.

— Не спускай воду! — кричит она.

Вздохнув, он вытряхивает из пачки новую сигарету.

— Идем в гостиную. У тебя есть еще немного времени.

Филипп устало опускается на китайский диванчик.

— Хочешь стакан воды или чаю? Извини, я не держу здесь спиртного.

— Нет, спасибо. Ничего не надо.

Она садится напротив него в кресло.

Диск начинает потрескивать. Звучит шанхайский джаз тридцатых годов.

— Скажи ему, что мы занимались любовью на ковре.

— Там будет видно.

Они снова умолкают. После долгой паузы он решается задать вопрос:

— Почему ты работаешь на Пекин?

Она хмурится.

— А почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?

— Ты считаешь нормальным, что я до сих пор тебя об этом не спрашивал?

Она смотрит на часы.

— Я не хочу говорить о политике. У нас есть еще девять минут. Спроси меня о чем-нибудь другом.

Он вздыхает.

— Ты когда-нибудь думала, чем бы тебе хотелось заняться, если бы ты не работала по этой части?

— Ты хочешь сказать: если бы я не родилась на Тяньаньмынь? Если бы я не была Аямэй? Слишком поздно об этом рассуждать. Я — Аямэй. У тебя осталось восемь минут.

— А ты не думала уйти в отставку? Я хочу сказать: можешь ли ты уйти в отставку?

— Меня просто вышвырнут на улицу. Это будет досрочная отставка.

— Ты боишься смерти?

— Слишком много вопросов на сегодня, Филипп.

— Ты кого-нибудь в жизни любила?

— Ты что, послан французскими спецслужбами разоблачить меня? — бросает она, смерив его взглядом, и встает.

Не спрашивая разрешения, сноровисто обыскивает его.

Филипп отбивается:

— Что ты делаешь?

— Проверяю.

— Ну хватит, Аямэй, это уже паранойя. Ничего у меня нет. Я работаю на тебя!

— Лучше перебдеть, чем недобдеть, — отвечает она и, ничего не найдя, снова садится в кресло.

— Тебе лечиться надо, — после короткой паузы шипит Филипп.

Аямэй снова поглядывает на часы. Вот сейчас она выставит его за дверь, думает Филипп, но она вдруг говорит:

— Да, я любила одного человека.

— Кого?

— Тебя! Когда я впервые тебя увидела, там, в шатре, мне запали в душу твои глаза. В них был огонь, напомнивший мне о Жюльене Сореле, Рюбампре, Растиньяке, этим, наверно, и объясняется мой романтический порыв. Ты хотел жить. И я твердо решила, что приведу тебя к той жизни, которая тебе нужна. Анонимное письмо судье с разоблачением беззаконий, творящихся на корсиканской вилле бывшего министра финансов, соперника твоего патрона, кто, по-твоему, это сделал? Я! А фотографии Мишеля Дорада в Таиланде с мальчиками? Тоже я! Если это не любовь, то что?

Нет, им не договориться.