Я покинула город назавтра, с ним, никому ничего не сказав. Мы ехали поездом на запад, потом автобусом на север, потом в военном джипе. Казарма находилась на равнине, где на многие километры вокруг не было ни одной деревушки. Мне обрили голову, выбросили мою гражданскую одежду и выдали две формы, две фуражки и две пары ботинок. Когда я оделась, меня привели в какой-то кабинет и сказали, что моя прежняя карточка гражданского состояния уничтожена и взамен сделана новая. Я лишилась имени, полученного в приюте, и стала называться тем, которое придумала для меня армия.

Нас было три десятка новобранцев от четырнадцати до шестнадцати лет. В первый год пришлось туго. Некоторые на учениях теряли сознание. Другим доставались оплеухи. Летом солнце выжигало нам мозги. Зимой ветер хлестал в лицо. Кормили скудно. Снова голод неотступно преследовал меня. Я тайком ела кору с деревьев и корешки, чтобы хоть как-то продержаться. К концу второго года двадцать из нас исчезли. Куда? Это так и осталось для всех тайной.

В шестнадцать лет меня перевели в другой лагерь. Я узнала новое чувство, неописуемое, дерзновенное и трепетное разом. Я влюбилась в моего инструктора. Какой это был мужчина — высокий, широкоплечий. Он был двойным агентом, ухитрился пройти подготовку в КГБ. Образец мужества и кладезь ума. Жизнь в лагере обрела краски. Самая тяжелая муштра стала удовольствием. Я понятия не имела, как женщина завлекает мужчину. Единственный способ выразить ему мои чувства, до которого я додумалась, был такой: я пробиралась в казарму в свободные дни, когда он играл с офицерами в карты. Стирала ему рубашки и носки и убегала до его возвращения.

В семнадцать лет я узнала, что такое смерть. Раз в месяц нам устраивали учебную облаву: выпускали в лес приговоренных к смерти, а мы преследовали их и исполняли приговор. Смерть — это запах страха, исходящий от человека в агонии. Мне доставляло удовольствие убивать, лихорадочное возбуждение охватывало меня на много дней, а когда оно проходило, я ощущала пустоту и желание убивать снова. Были еще уроки самоубийства. От шприцов, таблеток, пистолетов, ножей кровь стыла в жилах, но это и успокаивало. Лучше смерть, чем арест! Науку допросов и пыток мы осваивали всесторонне. По очереди становились мучителями и мучениками. Я била, душила. Меня избивали, пытали электрическим током. Сломали мне плечо. Лили в ноздри наперченную воду, загнали иглу под ноготь, раскаленным железом прижгли бедро. Два месяца меня продержали в карцере, на хлебе и воде раз в день.

Когда я снова увидела солнце, то поняла, что готова взойти к ледяным вершинам человеческих возможностей. Я превзошла самое себя. Боль — это тоже наркотик. У меня была цель. Я знала, что моя личная жертва станет вкладом в надежду на новый мир — чистый, безмятежный и счастливый. Мне мечталось, что настанет день, когда ни один ребенок не будет расти сиротой и голодать, когда все смогут ходить в школу и, в свою очередь, станут сообща строить еще более процветающее общество для будущих поколений.

В восемнадцать мне был преподан первый урок секса. Повесив на доску рисунок, военный врач объяснил, как функционируют наши детородные органы. Потом мой инструктор позвал меня в кинозал и дал посмотреть японский порнографический фильм. Он обошелся без комментариев. Просто во время сеанса велел мне раздеться и показал все наглядно. Он даже не забыл постелить на стул полотенце — оно было все в моей крови. „Не переживай. Тебя зашьют, будешь как новенькая“ — это были его единственные слова.

Вечером, спрятавшись под одеялом, я расплакалась. Что-то во мне сломалось навсегда. На всю жизнь я возненавидела эти органы, именуемые детородными. Потом я равнодушно ложилась с теми, кого назначали мне в партнеры для совершенствования техники. Просто очередная пытка, которую я должна была научиться терпеть.

Страдания, боль — какая малость! Я любила мою страну, я гордилась ее девятью миллионами квадратных километров плодородных земель и пятью тысячелетиями цивилизации.