Он склонился к старухе с чекистской бдительностью во взоре:

— Или у вас имеется особое указание сведения ни под каким предлогом не выдавать? А если припрут, вырвать запись и съесть на глазах у врага!

— Да, врага! — рассердилась Кайдалова. — Больно вы, нынешние молодые, легкие. Всё кузнечиками прыгаете. Так и пропрыгаете державу-то!

Эстонцы как раз вернулись к стойке.

— Мы хотим знать, где похоронен президент Пяте, — произнес Валк.

Вальк подхватил:

— Чтобы эксгумировать останки, вывезти их на родину, в республику… — Он тяжело, натруженно задышал.

— Видал, чем недальновидность оборачивается! — попеняла Кайдалова председателю поссовета. — Только палец покажи.

— …И торжественно перезахоронить. Да, — завершил длиннющую фразу Валк.

— А вот это хренушечки!

Бодрые, праздничные эстонцы осеклись.

— Вы обязаны показать могилу. Это в любой инструкции… — напомнил Вальк.

— Еще и инструкции изучили! Готовились! — уличила Кайдалова. — Могилу желаете? Нате! — повторила старуха с торжеством, скрыть которое не смогла, да и не желала. — Во-он кладбище! — Она ткнула за окно.

— Полный лес захоронений. Только ни крестов, ни плит опознавательных. И хоронили по двое-трое в гробу, в исподнем… А то и просто в простынях. Одежды, уж извините, не было. После войны-то! Может, у вас в Прибалтиках как сыр в масле катались? Вас же немцы не больно трогали. Своих-то! А у нас, извините, каждая пара кальсон на счету была. Теперь поди найди, поди отличи. Так что, ауф-видерзейн, господа хорошие!

Эстонцы, так и не поняв толком причину старушечьего раздражения, угрюмо потянулись к выходу. Следом, не попрощавшись, вышел Понизов.

Кайдалова проводила его хмурым взглядом.

— Правду говорят про яблоко и яблоньку, — пробурчала она. — Ведь не видел никогда отца. А что тот шалопутом прожил, что этот без царя в голове.

На крыльце Понизов нагнал удрученных эстонцев.

— Что значит по-русски «хрэнушечки»? — вопросил Валк.

— Значит, два года псу под хвост, — перевел ему Тоомс. Невольно простонал.

— Будет, братан, — Понизов приобнял друга. — Не кори себя. Ты этот путь прошел до конца. Место смерти установил. Есть чем перед своими отчитаться. А насчет остального… Сволочная, конечно, старуха. Но в этом права. Зарывали вперемешку, так что найти, да еще опознать — безнадега.

— Константиныч! — окликнули сзади. От аптеки в грязном халате со шваброй поспешала баба Лена.

— А я ведь вспомнила! — на ходу, торжествующе выкрикнула она. — Точно, что был. Даже лицо перед глазами. Мордастое. Но только от старости ввалилось.

— Знаем уже, — подтвердил Алекс. — Другая беда. Хотели останки найти. А оказалось, что хоронили без примет, без табличек. Даже без одежды.

— Это да, — признала баба Лена. — Трудное время было.

Всколыхнулась.

— Но погодите! Вашего-то как раз в одеже хоронили!

Эстонцы, похожие на снулую рыбу, разом ожили. Окружили старушк у.

— Ну да, — подтвердила та. — В одёже, скалабудах. Вы ж у Кайдалихи были? Ее б и поспрашали. Она знает… Хотя эта соврет, недорого возьмет. У нее, стервы, с сороковых годов кличка Нельзяха.

Глазами она нашла Понизова, — не наболтала ли чего лишнего? Но тот поощрительно кивнул.

— Вот если Ксюшка Гусева где жива.