— Гляди-гляди, — сказал Мотя, — этот фраер, Яшка Шифман, идет.

Яшка Шифман шел по пирсу, брезгливо отшвыривая носком лакированного штиблета гнилые мидии, выброшенные сюда позавчерашним штормом.

— Привет почтенному собранию, — сказал он, приподнимая канотье.

— Будь здоров, — лениво ответили биндюжники.

— Папа, — сказал Яшка, оборотясь к Сатыросу, — вас баснословно хочет видеть господин Рубинчик.

— И что от меня нужно господину Рубинчику? — поинтересовался грек.

— А это вам скажет сам господин Рубинчик, папа. Он чекает вас у «Гамбринусе». Дуже нервный он сегодня, господин Рубинчик. Нерадостный.

— Скажи господину Рубинчику: папа будет, — сказал Сатырос и закусил маслиной.

Яшка еще раз приподнял канотье и пошел прочь по пирсу.

— Не те маслины нынче пошли, — сокрушенно сказал Сатырос, — вот до войны были маслины так маслины, не поверите, Мотя, с вот этот мой палец!

* * *

Господин Рубинчик сидел за отдельным столиком в «Гамбринусе» и кушал жареную скумбрию. Папа Сатырос прошел между столиками, отодвинул стул и сел рядом с господином Рубинчиком.

— Вы позволите? — спросил он для порядка.

— Позволяю, — коротко ответил господин Рубинчик и промокнул салфеткой усики.

Папа Сатырос велел принести себе пива и сидел в ожидании, положив на скатерть огромные черные руки. Половой принес пиво в огромной кружке, шапка пены переваливалась через край.

— Ваше здоровье, — сказал папа Сатырос и нежно подул на пену.

— Как ваше почтенное семейство? — вежливо спросил господин Рубинчик?

— Благодарствую. Все здоровы, тьфу-тьфу-тьфу. А как Эмилия Йосифовна?

— Мигрени, все мигрени, — с отвращением произнес господин Рубинчик, — к делу, папа. Как сходили?

— Таки неплохо, — солидно произнес папа Сатырос. — Все приняли, все сдали.

— Что сдали? — холодно поинтересовался господин Рубинчик, играя рукояткой трости.

— А то и как будто не знаете, господин Рубинчик, — папа почуял недоброе, — только вот этого не надо. Ваш человечек принял, я сам видел…

Господин Рубинчик медленно поднялся и стал страшен.

— Что ты привез? — спросил он тихим вежливым голосом. — Что ты мне привез? Где товар?

* * *

В подвале под лавкой господина Рубинчика стоял густой дух оливкового масла и чая. За бочками, бутылями и ящиками лежали распотрошенные тюки; на холодном цементном полу рассыпались тяжелые фолианты с порыжевшими, изъеденными временем страницами, рулоны пергамента, папирусные свитки и даже одна каменная скрижаль с выбитыми на ней жуками и скорпионами — счесть это буквами папа Сатырос в здравом уме не решился бы.

— Это, — холодея, произнес папа, — товар? Господин Рубинчик, Христом Богом…

— А кто это привез, по-вашему? Вот эту пыль веков?

— Приняли, разгрузились, — бормотал папа Сатырос, — ваши люди сами…

— И вот это приняли, — господин Рубинчик поворошил тростью пергаменты; взлетело облачко бурой пыли, — и вот это… И вот, жемчужина, можно сказать, всей этой коллекции.

Он дотронулся тростью до чего-то, завернутого в тусклый кусок золотой парчи. Парча сползла.

— Святая Богородица, — сказал папа.

На него сверкающими глазницами смотрел человеческий череп.