|
Однако по-другому не получилось бы, думал Цветаев, он Орлова пытал. И всё равно подобное объяснение ему не нравилось, ненавидел он такие убийства и вспомнил всё: и Славянск, и Одессу, и Харьков, вспомнил, как они учились делать «напалм» из солярки, гудрона и бензина, вспомнил всех, стоящих насмерть, и убитых, которые до сих пор стоят насмерть, но не испытал прежней злости, той злости, которая была у него, когда он ехал сюда. Выдохся, решил он, мать твою! Размяк, успокоился, а ведь так можно и проиграть, решить, что борьба кончилась. А ведь я просто к ней привык, сделал он открытие и встал как вкопанный: там, за углом магазинчика, торчали трое. Один оправлял малую нужду, а двое других зубоскалили:
— Петро, а Петро, а я знаю, что ты дрочишь! — говорил брыдлый. — Я не дрочу, я не дрочу… — отвечал Петро-вымесок, в широких, как Чёрное море, шароварах и… жёлтом идиотском кушаке. — А я знаю, что ты дрочишь! Всем расскажу, что ты дрочишь! — А-а-а… не говори никому, не говори! — хватился Петро-вымесок за голову. — А я расскажу, расскажу! — стращал брыдлый. — Нет, не надо, не надо! — А я расскажу, расскажу! — издевался брыдлый. Потом они увидели его, и по выражению их глаз он понял, что мимо не проскочить, хотя на нём нет оружия, только в левом кармане граната, но поди её разгляди, просто он стал свидетелем издевательства одного над другим. Старый приятель страх цапнул его, как пёс в подворотне, но, слава богу, не парализовал. Третий, который оправлялся, дёрнул, и последняя капля ещё летела на землю, а Цветаев, заметив ко всему прочему машину на обочине, уже одной ногой ступил на крыльцо магазинчика. Это был единственный путь к спасения: бежать было некуда. Вот когда он пожалел, что у него нет автомата. — Стой, москаль! — опомнился Петро-вымесок и бросился за ним. На бритой голове у него болтался жидкий оселедец, и шейка была тощая-тощая, как у курёнка. Второй, грузный и оплывший, который издевался — брыдлый, доставал нож из сапога, а третий, ерохвост, породистый и самодовольный, передергивал затвор АКСУ, полагая, что даже это лишнее, что они и так возьмут москаля и потешатся вволю. Бандерлоги только одного не учли, что со свету не разглядеть, что делает москаль за прилавками. А между тем, Цветаев разогнул жёсткие усики, один из них сломался, дёрнул чеку, посчитал: «Три с половиной» и бросил им гранату под ноги, а сам прыгнул в дверь подсобки. Громко, словно лопнула жестянка, щёлкнул ударник, и раздался взрыв. Магазинчик солидно тряхнуло, в потолке возникли дыры. Цветаев ощутил, что во время прыжка задел ногой за ящики, ему показалось, что джинсы затрещали. Он выглянул. Вымесок, держась за грудь, качался над прилавком: — А-а-а… У брыдлого было снесено лицо, и кровь била фонтанчиками сквозь пальцы. Красавчику ерохвосту повезло меньше всего: ему посекло пах и ноги, пол был залит кровью. Цветаев схватил его автомат, выскочил из магазина и, ведя ствол справа налево, положил на асфальт водилу, который бежал на помощь к своим. После этого, повинуясь инстинкту самосохранения, бросился в сторону Днепра, ибо пробиваться на явку не имело смысла: вдруг она засвечена. Так что надо было просто уходить туда, где меньше всего стреляли. А за спиной стреляли как раз очень и очень сильно. Цветаев пробежал уже порядочно, по Бастионной, через ботанический сад, и только когда вдалеке блеснул Днепр, понял, что ранен. Правая нога плохо двигалась, и в районе бедра возникла боль. Он нашёл укромное место в низине, между кустов жимолости, распорол ножом штанину и, нащупав головку гвоздя, выдернул его из раны. Кровь пошла обильнее, и боль стала почти невыносимой. Закусив губу, он достал перевязочный пакет, который всегда носил с собой, наложил повязку и перетянул ногу ремнем. |
