Герберт Уэллс. Конус
Ночь была жаркая. На небе, после заката летнего солнца, осталась розоватая окраска. Они сидели у открытого окна и им казалось, что воздух здесь свежее. В темноте неподвижно застыли деревья и кусты сада. На фоне туманно-голубого вечернего неба за дорогой выделялся оранжевый свет газового фонаря. Три огонька железнодорожного сигнала маячили вдали. Женщина и мужчина переговаривались шопотом. — Он ничего не подозревает, — нервно начал мужчина. — Конечно, нет! Он не думает ни о чем, кроме как о заводе и о ценах на топливо. У него нет фантазии! В нем нет поэзии! — Да, у этих железных людей нет фантазии, — серьезно ответил он. — У них нет сердец! — У него, во всяком случае, нет сердца, — тихо сказала она. Женщина с недовольным видом посмотрела в окно. Далекое грохотание слышалось все отчетливее; дом дрожал, доносилось металлическое постукивание паровоза. Блеснула полоса света. Клубы дыма; один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь черных прямоугольников — восемь платформ промчались одна за другой по серой насыпи и исчезли в огромной глотке туннеля. Казалось, что туннель вместе с последней платформой проглотил дым и оборвал доносившийся шум. — Когда-то здесь было хорошо, — а теперь это настоящий ад! В ту сторону простираются одни только трубы, они в самое лицо небес извергают огонь и пыль. Что это значит? Придет конец всем этим жестокостям… Завтра. — Он произнес последние слова шопотом. — Завтра, — повторила она, не отрывая взгляда от окна. — Дорогая, нежно воскликнул он и крепко сжал ее руку. Женщина повернулась к нему, глаза их встретились. Ее суровый взгляд смягчился под его ласковым взором. — Дорогой мой, как это странно… Вы так неожиданно вошли в мою жизнь. Так… чтобы показать мне… — она умолкла. — Чтобы показать вам… — повторил он. — Весь этот чудесный мир… — нерешительно проговорила она, и совсем тихо добавила: — …мир любви! Вдруг щелкнула и закрылась дверь. Оба быстро повернули головы, он резко отшатнулся назад. Во мраке комнаты вырисовывалась огромная неподвижная фигура. Едва можно было разобрать лицо с темными, ничего не выражающими впадинами, под нависшими бровями. В теле Раута напрягся каждый мускул. Когда открылась дверь? Что он слышал? Слышал ли он все? Что он видел? Целая стихия вопросов. После казавшейся нескончаемой паузы, наконец, прозвучал голос вошедшего. — Ну, — угрюмо спросил он. — Я боялся, что не застану тебя, Горрокс, — взволнованно проговорил стоявший у окна человек, крепко сжимая рукой подоконник. Голос его звучал неуверенно. Из тени комнаты выступила вперед неуклюжая фигура Горрокса. Он ничего не ответил на замечание Раута. У женщины замерло сердце. — Я говорила мистеру Рауту о том, что ты можешь вернуться, — произнесла она твердым голосом. Горрокс неожиданно опустился в кресло около ее маленького рабочего столика. Он продолжал молчать. Его огромные руки были крепко сжаты. Сейчас в его глазах уже можно было заметить загоревшийся блеск. Он старался дышать спокойно. Взор его переходил с женщины, которой он бесконечно доверял, на друга, в которого он верил, и снова обратно к женщине. Все трое уже почти поняли друг друга. Однако, никто из них не мог произнести нужного слова. Чтобы облегчить нависшую над ними давящую тяжесть. Наконец, томительное ожидание было прервано. Заговорил муж. — Ты хотел видеть меня? — спросил он Раута. Раут вздрогнул. — Я пришел для того, чтобы повидаться с тобой. |
