Поскольку лгать Агоян умел вдохновенно и профессионально, справиться с сочинением легенды для него не составляло никакого труда. Были выдуманы такие леденящие кровь подробности, живописуемые так вдохновенно, что он и сам в них поверил в конце концов. Жена бледнела, дрожала и едва не теряла сознание от ужаса за любимого мужа, подвергшегося смертельной опасности и чудом оставшегося в живых.

Ощущая такую поддержку, Давид вошел во вкус, воспрял духом и принялся страдать, стараясь получить от процесса максимум удовольствия. Жена уже не знала, что и сделать, лишь бы облегчить его состояние. Их шестилетний сын был изгнан в детскую, где и сидел безвылазно, тише воды ниже травы, беззвучно играя со старыми оловянными солдатиками, стараясь изо всех сил не потревожить взрослых.

Это был очень тихий, несчастный и забитый мальчик, который давно успел уяснить, что чем меньше места он станет занимать в жизни родителей, тем будет лучше для всех. Он привык, что на него всегда очень мало обращают внимания. Мать всецело была занята мужем, до конца растворившись в этой вязкой любви, и ребенок был для нее скорее обузой, чем радостью. А сам Агоян, как и все махровые, избалованные эгоисты, был просто не способен обращать на кого-то внимания больше, чем на самого себя. Прикрываясь вечной занятостью — ведь он был действительно слишком занят, если не махинациями, то женщинами, если не женщинами, то махинациями, — Давид забывал о том, что у него есть сын, не видя ребенка неделями. От чего, впрочем, сам абсолютно не страдал.

Был вечер. В комнате лампа едва светила. Жена Агояна сидела возле его кровати и размешивала для страдающего супруга чай с лимоном и медом, дуя на него, чтобы остудить до нужной температуры, стараясь услужить мужу так, как не сможет и самая опытная прислуга со стажем. Сам Давид разлегся на всю кровать и, закинув ногу на ногу, репетировал страдающее выражение лица, тайком косясь в зеркало, находящееся рядом с кроватью, — с каким лицом выглядит лучше. Получалось очень неплохо.

Маленький сын Агояна тихонько заглянул в комнату, поскребясь в дверь, как испуганная мышь.

— Мама... А я рисунок нарисовал... Посмотришь? — прошептал он.

— А ну тихо! Иди отсюда! Потом! Не видишь, у папы голова болит! — шепотом огрызнулась жена Агояна, даже не поворачивая головы к ребенку.

— Убери его... и так плохо... — мучительно простонал Агоян, наслаждаясь звуками своего голоса, показавшегося ему самому удивительно молодым и глубоким.

Дети обладают чуткой душой. Понимая, что ему здесь не рады, мальчик тихонько поплелся обратно в детскую. В глазах его стояли слезы.

Звонок в дверь раздался неожиданно и резко.

— Кого там несет? — беспокойно подскочил Агоян, который, как и все махинаторы, боялся неожиданных звуков. — Посмотри!

Жена послушно бросилась выполнять команду.

— Кто это? — осторожно спросила она из-за двери.

— Открывайте! Новые родственники! — задорно отозвался молодой и звонкий женский голос.

Ничего не понимая, женщина распахнула дверь. На пороге стояла молодая темноволосая девушка с короткой стрижкой и мужчина лет 30-ти, высокий, коренастый, белобрысый, с туповатым крестьянским лицом.

— Ой, а вы сестра Давида? Как вы похожи! Это вы к нему приехали? Как я рада! — затараторила девица, входя в квартиру. — Вот и познакомимся! Он меня в гости пригласил!

— Кого пригласил? Вы кто? — опешила жена.

— Как это кто? Вот вам и здрасьте! — пожала плечами наглая девица. — Жених мой, Давид Аго-ян, тут живет? Я же ж за него замуж выхожу! А это братик мой, только вчера из села приехал! Я его с новыми родственниками познакомиться привела!

— Что? — Кровь отхлынула от лица жены Аго-яна.