— Представьте себе, я пережил престранные мгновения. Когда в Орли вы попрощались со мной, я почувствовал себя как в тумане…

— Скорее как в облаках, — уточнила она, сохраняя серьезность.

— Можно сказать и так. Самолет летел сквозь облака… Но туман сгустился у меня внутри. Я никак не мог прийти в себя, осознать себя во времени и пространстве. Все казалось нереальным, сказочным: наша встреча, чудесный вечер вдвоем… И в довершение всего я совершенно не мог вспомнить ваше лицо, а ведь совсем недавно мы были вместе! В голове вертелся такой круговорот образов, один ослепительнее другого, что я боялся лишиться рассудка… А ведь я отнюдь не мечтатель, можете мне поверить!

Он вновь посмотрел на нее и добавил:

— Так что сами понимаете, как я спешил увидеть вас. И вот вы здесь, еще более прекрасная, чем я мог вообразить.

— Я тоже хотела поскорее увидеться с вами. И, кстати, сомневалась, придете ли вы.

— Я человек слова.

Она смущенно опустила глаза. И спустя мгновение раздался ее ясный, искристый смех:

— Я заметила это!

Внезапно она заговорщически положила ладошку на руку Кониатиса. Этот простенький жест выражал так много, что у Кониатиса закружилась голова.

— Вы очаровательны, моя дорогая, только и смог вымолвить он.

Воцарилась многозначительная тишина, и в течение нескольких секунд они сидели не двигаясь, но натянутые как струны. Такие мгновения ведомы одним лишь влюбленным, для них одних такое безмолвие переполнено звуками и движением, как цветущее дерево, кишащее птицами.

Моник мягко высвободила руку, завладела сумочкой и выудила оттуда свой верный «Кент». Кониатис щелкнул зажигалкой.

— Ваш багаж готов? — спросил он у Моник.

— Да, но я предупреждала вас, что мой вечерний туалет не дотягивает до «Диора». Просто черное платьице.

— Я опасаюсь только одного, дорогая моя: как бы вы не оказались слишком красивы. Если пожелаете, сначала заедем на такси ко мне. Потом, уже в моей машине, — к вам и оттуда — прямиком в Довилль. Уже к ужину мы сможем быть там.

— Как хотите. У меня всего один чемодан, и тот невелик.

Часом позже черный «ягуар» Кониатиса мчал их в сторону Нормандии. Ночное небо затянули облака, и ни одна звезда не могла пронзить своим слабым светом эту влажную завесу.

Кониатис вел мощный автомобиль быстро и уверенно. «Ягуар» несся, как снаряд, выпущенный из пушки. Время от времени, когда требовалось сбавить ход, Кониатис прерывал молчание и интересовался:

— Вам хорошо?

— Очень, — отвечала его спутница.

— Все так же отказываетесь от музыки?

— Я предпочитаю тишину. Но если вам хочется включить радио, не обращайте на меня внимания.

— Мне тоже нравится тишина.

Они покрыли 200 километров в рекордный срок.

Остановив машину перед нормандской аркой из красного кирпича, Кониатис заглушил мотор, потушил фары, потянул ручной тормоз и обернулся к Моник.

— Вот и все, дорогая. Надеюсь, вам понравилась прогулка?

— Я впервые ехала в «Ягуаре». Что ж, по комфорту он ничем не уступает «Ситроену».

— Не стоит преувеличивать, — со смехом запротестовал он. — Приятного вам уик-энда, мое сокровище. Идемте, устроимся и переоденемся к ужину.

Снаружи завывал холодный западный ветер, воздух был напоен запахом соли и йода. Моник зябко ежилась, кутаясь в пальто. После теплого салона «ягуара» порывы ветра, долетавшие с моря, пронизывали до костей.