Девен ненавидел овощи. Но это была еда, а человеку нужно есть.

Ветерок холодил потную спину и нес с собой острый запах моря, находящегося за три мили, за три световых года от лагеря.

Девен думал о том, как надежно работает приемник. Он был очень доволен собой, вспоминая, как аккуратно отколол тонкую планку от верхней части бруса и выдолбил там отверстие глубиной в шесть дюймов. Как скрытно все это было проделано. Как ему потребовалось пять месяцев, чтобы собрать приемник, работая по ночам и в предрассветные часы, а отсыпаясь днем. Как искусно была подогнана крышка, так что ее очертаний после присыпания пылью нельзя было рассмотреть даже при тщательном обыске. И как невидимы были отверстия для иголок, когда их посыпали пылью.

Мысль о том, что он, Дейв Девен, первый в лагере узнавал новости, наполняла его огромной гордостью и ощущением собственной значимости. Несмотря на отсутствие ноги. Однажды он услышит, что война закончилась. Не только европейская война. Их война. Война на Тихом океане. Благодаря ему лагерь связан с внешним миром, и он знал, что страх, пот и боль в сердце стоят того. Только он, Спенс, Кокс и Питер Марлоу, да еще два английских полковника точно знали, где на самом деле спрятан приемник. Это было мудро, потому что чем меньше людей посвящено в тайну, тем меньше опасность.

Опасность, конечно же, существовала. Всегда повсюду присутствовали назойливо-любопытные глаза – глаза, которым нельзя было доверять. Всегда сохранялась угроза, что на тебя донесут. И риск непреднамеренной утечки.

Когда Девен вернулся обратно, Марлоу уже был в своей койке. Девен заметил, что Кокс по-прежнему сидит на ступеньках в дальнем конце, но это было обычным делом: дежурные не должны расходиться одновременно. Нога Девена начала нестерпимо чесаться, но не культя, а то, что ампутировали. Он забрался к себе на койку, закрыл глаза и помолился. Он всегда молился перед сном. Сон не приходил; перед его глазами как живой возник славный старина Том Коттон, австралиец, которого поймали с другим приемником и под охраной отправили в тюрьму Утрам-Роуд. Он вспомнил, как Том, в широкополой плетеной шляпе, лихо сдвинутой на один глаз, хрипло распевал «Вальсирующую Матильду», а хор пел «Покарай япошек». Но мысленно Девен представлял, что именно его, а не Томми Коттона уводят под охраной. Он уходил, охваченный малодушным страхом.

– О Боже, – сказал сам себе Девен, – дай мне Твое мужество. Я так боюсь, я такой трус.

Кинг был занят тем, что любил больше всего на свете. Он считал пачку совершенно новых банкнот. Доход от продажи.

Турасан вежливо светил своим карманным фонариком, луч которого был тщательно затенен и направлен на стол. Они были в «магазине», как называл Кинг это место рядом с хижиной американцев. Сейчас с брезентового навеса свисал почти до земли еще один кусок брезента, закрывая стол и скамейки от вездесущих глаз. Японцы запрещали торговлю между пленными и охранниками – таков был лагерный приказ.

На лице Кинга было написано: надули в сделке. Он считал деньги с мрачным видом.

– О’кей, – наконец вздохнул он, когда общая сумма оказалась равной пяти сотням. – Ити-бон!

Турасан кивнул.