|
Он взял руку Моргаузы, поднес к губам и поцеловал. Моргауза осторожно обняла юношу, стараясь не потревожить рану. Она погладила Гвидиона по темным волосам. — Так значит, Моргейна теперь королева Уэльса. — Да, верно, — подтвердил Гвидион, — и насколько я слыхал, король Уриенс в ней души не чает. Артур принял ее пасынка Увейна в свою личную дружину, а посвятил его Гавейн; они теперь с Гавейном лучшие друзья. Этот Увейн, в общем, неплохой парень — я бы даже сказал, что они с Гавейном чем то похожи: оба упрямы и решительны и беззаветно преданы Артуру, — похоже, они считают, будто солнце всходит и заходит там, где королю вздумается помочиться. — Он криво усмехнулся. — Впрочем, в этом можно обвинить многих. И я приехал именно затем, чтобы поговорить с тобой об этом, матушка. Тебе что нибудь известно о планах Авалона? — Только то, что говорили Ниниана и мерлин, когда приезжали, чтоб забрать тебя, — сказала Моргауза. — Я знаю, что тебе предназначено стать наследником Артура, хоть сам он и считает, что оставит королевство сыну Ланселета. Я знаю, что ты — тот самый молодой олень, которому суждено повергнуть Короля Оленя… — произнесла она на древнем наречии, и Гвидион приподнял брови. — Значит, ты знаешь все, — сказал он. — Но вот чего ты, возможно, не знаешь… Эти замыслы невозможно исполнить сейчас. После того, как Артур разбил этого римлянина, возомнившего себя императором, Луция, его звезда поднялась на невиданную высоту. Простонародье разорвет в клочья всякого, кто осмелится поднять руку на Артура, — если этого прежде не сделают соратники. Я никогда еще не видел, чтобы кого то так любили. Наверное, именно поэтому я так стремился взглянуть на него со стороны, — чтобы понять, что же такого есть в этом короле, что его все так любят… Голос Гвидиона опустился до шепота, и Моргауза ощутила вдруг смутное беспокойство. — И как, понял? Гвидион медленно кивнул. — Он — воистину король… Даже я, хоть у меня и нет причин любить его, ощущал то обаяние и силу, что исходят от него. Ты даже представить себе не можешь, как его обожают. — Странно, — заметила Моргейна. — Я никогда не замечала в нем ничего особенного. — Нет, давай уж будем справедливы, — возразил Гвидион. — Не так уж много в этой стране людей — а может, второго такого и вовсе нет, — которые сумели бы объединить всех, как это сделал Артур! Римляне, валлийцы, корнуольцы, жители Западного края, восточные англы, бретонцы, Древний народ, жители Лотиана… матушка, во всем королевстве люди клянутся именем Артура! Даже саксы, сражавшиеся с Утером насмерть, теперь принесли присягу Артуру и признали его своим королем. Он — великий воин… нет, сам по себе он сражается не лучше любого другого. Ему далеко до Ланселета или даже Гарета. Но он — великий полководец. И еще, есть в нем что то… что то такое… — произнес Гвидион. — Его легко любить. И пока народ боготворит его, мне не исполнить своей задачи. — Значит, — сказала Моргауза, — нужно сделать так, чтобы их любовь ослабела. Нужно опозорить его, лишить всеобщего доверия. Видит бог, он не лучше всех прочих. Он породил тебя от собственной сестры, и всем известно, что он играет не очень то благородную роль в истории со своей королевой. В народе даже придумали особое имя для мужчины, который спокойно смотрит, как другой любезничает с его королевой, — и это не слишком то лестное имя. — Когда нибудь на этом наверняка можно будет сыграть, — сказал Гвидион. — Но говорят, что в последнее время Ланселет держится подальше от двора и старается никогда не оставаться наедине с королевой, так что злословие более не касается ее. И все же рассказывали, что она рыдала, как дитя, и Ланселет тоже не удержался от слез, когда прощался с ней, прежде чем отправиться вместе с Артуром на бой с этим Луцием. |
