Изменить размер шрифта - +
Он сжал губы. Никто не забудет красоту подвига ликорнийцев, то, как они сражались, чтобы дать время самым старинным и ценимым дюнам отступить в тыл.

На помощь со всех концов страны пришли Всадники Песков, чтобы увести их в укрытие. Они позволили умереть самым молодым дюнам. Эзра проклинал беспощадный закон войны, согласно которому приходилось отдавать врагу молодые, многообещающие дюны, чтобы защитить отступление самых старых.

Позади, на юге, ликорнийцы готовились к битве всей их жизни. Возле пылающих стен столицы из дюн, знания которых уходили во времена Истоков, появлялись Всадники Песков. Песчаные волны пересекали страну, как старинные потоки.

Эзра подумал о жестокости судьбы. Годом раньше племя и его дюны поселились на границе империи Грифонов на основании незыблемого кодекса провинций. Обычно в это время проходили большие празднества. Вереницы торговых караванов тянулись по грифийским дорогам, купцы охотно платили налоги, чтобы попасть в глубь страны и достичь Эль-Задина. В воздухе витал запах специй, пота и ладана; в обжигающем пару красного чая заключались выгодные сделки; лошади, ценившиеся на вес золота, словно вились в танце.

Единорог заволновался, почувствовав затхлый запах Харонии. В нескольких десятках локтей от них, в извилине одной из дюн, умирал оазис. Эзра в течение двух ночей безуспешно боролся, пытаясь спасти пальмы, пораженные гангреной. Под бдительным наблюдением Единорога и своего сына он даже вскрыл себе вены, чтобы живительная кровь потекла по стволам деревьев. Кровь эта была фиолетового цвета, что являлось результатом мимикрии, происходившей в его теле. Та самая кровь, которую исключенные из ордена муэдзины святотатственно продавали под видом эликсира грифийской знати. Он знал, что его дни сочтены, и нисколько не сожалел, отдавая природе пересыхающий ручей своей жизни. Он едва не умер, так как был слишком слаб, чтобы довести до конца свое жертвоприношение. О последней стадии у него сохранилось лишь смутное представление. Искаженное лицо склонившегося над ним сына, шершавый язык Хранителя, зализывавшего его раны, чтобы они быстрее зажили… На рассвете Соум взвалил его себе на плечи и отнес в палатку, где он пролежал неподвижно до самых сумерек.

Он вернулся в эти места, чтобы вознести молитву.

Чтобы помолиться пустыне слез, странствующим дюнам. Своей земле, своему детству. Он не ведал, откуда взялась страстная привязанность к этому морю песка. Возможно, от сознания того, что каждая песчинка была слезой Истоков. Слеза, оставленная ликорнийцам в наследство, дабы они утоляли жажду, чувствуя с каждым глотком, что все происходит благодаря слезам, пролитым Единорогами Истоков.

Момент был переломный, но он не знал, начнется ли когда-нибудь другой период. В точности как Хранители некогда оплакивали свой погибающий мир, теперь он оплакивал гибель своего. Гибель Миропотока. Тем не менее он знал, что оставалась еще хрупкая надежда — Януэль. Весть о нем облетела все земли. Этот юноша, в чьем сердце жил Феникс, бросил вызов Харонии, он сплотил остатки своей разгромленной лиги. Несколько друзей хранили ему верность; зловещие воины яростно преследовали его. И все же зов Януэля прокатился эхом по всему Миропотоку. Он воплощал в себе крохотную возможность обратить течение времени вспять. Януэль был песчинкой, попавшей в громадный механизм Харонии.

Этот образ понравился ему. Да, Януэль вполне мог бы быть родом из этой пустыни. Песчинка, слеза, капля, в которую Волны вдохнули жизнь.

«Какой странный парадокс», — подумал Эзра. По опыту он знал, как трудно чужеземцу понять, что каждая песчинка на самом деле была когда-то слезой. Жемчужиной, которую могли выявить только слезы молящегося муэдзина. Умение плакать входило в обязательный перечень. Это было долгом. И Эзра научился плакать очень рано.

Он помнил, как впервые заплакал. То была темная, безлунная ночь, когда он по повелению матери робко присоединился к ожидавшему его отцу, тот растянулся прямо на песке, положив голову на бок Единорога.

Быстрый переход