Ворон. Он примостился на указателе, уверенно объявлявшем, что поезд прибыл на пригородную станцию Шомберг. Один птичий глаз был обращен в сторону поезда, а именно — если зрение не изменяло Джеремии — прямо на него.

Тодтманн был почти абсолютно уверен — хоть эта мысль и представлялась ему безумной — что перед ним та же самая птица. Прижимаясь лбом к закопченному стеклу, он тщился как следует разглядеть свою пернатую тень.

К его изумлению, птица ему подмигнула.

«Не подмигнула, а моргнула, болван!» А отчитал он себя за столь нелепое предположение. Ну разумеется, этот эбеновый призрак и не думал подмигивать. Единственная причина, что ему так показалось, — в строении глаз птицы — она может смотреть на конкретный предмет только одним глазом. Другой при этом должен быть обращен в противоположную сторону.

И все же… это было похоже на действие скорее осознанное, чем рефлекторное.

Словно желая покончить с этим вопросом, ворон расправил широкие, лоснящиеся, как аспидная доска, крылья и взмыл ввысь. Когда Джеремия, издав вздох облегчения, откинулся; на спинку сиденья, он краем глаза увидел высокую и бледную женщину, и она, к его удивлению, пристально на него глядела, идя по вагону. Он решил, что слово «бледная» неточно. Оно подразумевает цвет, а по сравнению с кожей этой женщины, лишенной возраста и красивой совершенной красотой, бледность луны казалась бы калейдоскопом цветов. Джеремия не успел и глазом моргнуть, как женщина скрылась из виду, однако весь ее облик, Черты лица явственно запечатлелись в его памяти. Он проворно обернулся, надеясь еще раз увидеть это совершенство, пока она не села и не скрылась за чьей-нибудь серой, угрюмой спиной. Но ее уже и след простыл. Он лишь на секунду привлек к себе внимание нескольких пар равнодушных глаз. Женщины не было.

Джеремия часто заморгал и стал лихорадочно озирать ту часть вагона, которая находилась у него за спиной, — перед его мысленным взором по-прежнему стоял образ таинственной чародейки; каскадом ниспадавшие волосы цвета воронова крыла, миндалевидной формы серебристые глаза, крутые дуги черных как смоль бровей, пухлые алые губы, которые, казалось, забрали всю ее кровь… Он не нашел ни одного лица, которое могло бы похвастаться хоть отдаленным с ней сходством. Какой-то неопрятного вида старик с крошечными карими глазками и застывшей в уголках губ презрительной ухмылкой — следствие долгих лет, проведенных в пригородных поездах, вопрошающе вскинул брови, словно интересуясь; зачем Джеремия потревожил его растительное прозябание. Тодтманн, сконфуженно улыбнувшись, отвернулся и, безуспешно стараясь придать беспечное выражение своему лицу, снова вперился в окно так напряженно, что со стороны могло показаться, будто у него на глазах разыгрывается сцена кровавого убийства. Заливший щеки Джеремии пунцовый румянец придал его бледно-зеленому отражению в оконном стекле рождественский колорит — впрочем, сам он этого не заметил.

Сначала блуждающие вороны, теперь — женщины из сна. Джеремия тряхнул головой то ли от отвращения к своему жалкому состоянию, то ли пытаясь очистить собственные мысли. Все тщетно. Когда поезд тронулся, Тодтманн снова принялся смотреть в окно, но это не принесло ему облегчения. Черный ворон и таинственная незнакомка не выходили из головы банковского клерка, они точно гипнотизировали, требуя от него полного внимания. Она успела пройти в соседний вагон? А ворон действительно следил за ним? Почему он решил, что это одна и та же птица? Возможно ли, что эта женщина не более, чем плод его воображения? Почему от всего этого сердце его готово выскочить из груди, а на лбу выступила испарина? Джеремия по природе не был ни особенно впечатлительным, ни нервным.