На севере страны святые не пользовались особой популярностью, но потом Алина Старкова уничтожила Тенистый Каньон, и алтари в ее честь стали возводить далеко за пределами Равки. Фьерданские власти делали все возможное, чтобы задушить культ Солнечной святой, клеймя его как чуждую религию извне, но, несмотря на это, число ее приверженцев росло, словно цветы, взлелеянные в тайном саду. Предания о святых, их мученичестве и сотворенных ими чудесах стали своеобразным кодом для всех, кто поддерживал гришей. Роза – символ Санкты-Лизаветы, солнце – знак Санкты-Алины. Рыцарь, пронзающий копьем дракона, мог быть Дагром Отважным из детской сказки или Санкт-Юрисом, который уничтожил огнедышащее чудовище и погиб в пламени, извергнутом из пасти монстра. Особый смысл несли даже татуировки на руках Хильбранда, например узор из оленьих рогов. Похожий рисунок часто набивали северные охотники, но этот имел вид ошейника и символизировал мощный усилитель, амулет Алины Старковой.

Нина постучала в боковую дверь фабрики, и секунду спустя та распахнулась. Адрик впустил девушку; его хмурое лицо, усыпанное веснушками, было бледным. Юношу можно было бы назвать очень даже симпатичным, если бы не это вечно унылое выражение, из-за которого его лицо напоминало оплывшую свечу.

У Нины моментально заслезились глаза.

– Знаю, – безрадостно кивнул Адрик. – Это Эллинг. Подохнешь если не от холода, так от вони.

– Рыба так не воняет. У меня аж в глазах щиплет.

– Это щелок, тут его целые бочки. Видимо, в нем выдерживают рыбу. Что-то типа местного деликатеса.

Нина почти услышала негодующий возглас Матиаса: Это вкусно! Мы подаем это блюдо на кусочках жареного хлеба. Святые, как же ей без него плохо… Тоска вонзилась в сердце острым крюком. Боль не затихала никогда, но в такие моменты, как сейчас, казалось, будто кто-то схватил привязанную к крюку веревку и изо всех сил тянет ее на себя.

Нина набрала полную грудь воздуха. Матиас посоветовал бы ей сосредоточиться на задании.

– Они здесь?

– Здесь. Но есть проблема.

Адрик выглядел еще более подавленным, чем обычно, и это что-то да значило.

Сперва Нина увидела Леони, склонившуюся над деревянным ящиком, что стоял подле шеренги бочек и выполнял роль стола. У локтя девушки горела лампа, на лице, обыкновенно веселом и жизнерадостном, залегла суровая решимость. Кудрявые волосы были закручены в земенскую прическу, шоколадная кожа поблескивала от пота. На полу рядом с ней стоял раскрытый сундучок с рабочими материалами: бутылочками чернил, порошковыми красителями, свертками бумаги и пергамента. Странно: паспорта давно должны были быть готовы.

Нина все поняла, когда ее глаза привыкли к освещению и она увидела сбившихся в полутьме людей: бородатого мужчину в серовато-бурой куртке и глубокого старика с густой копной седых волос. Из-за них выглядывали два мальчугана, от страха таращившие глаза. Четверо беженцев. А должно быть семеро.

Леони вскинула голову, посмотрела на Нину, перевела взор на гришей и тепло улыбнулась.

– Не волнуйтесь, это друг.

Беженцев, похоже, ее слова не убедили.

– Jormanen end denam danne nӓskelle, – произнесла Нина традиционное фьерданское приветствие путникам. «Укройтесь от бури под этой крышей и будьте как дома».

– Granem end kerjenning grante jut onter kelholm, – по традиции ответил старик. «Счастливы войти в сей дом, куда несем одну лишь благодарность».

Нина надеялась, что это не так. Равке не нужна благодарность, Равке нужны гриши. Солдаты. Оставалось лишь гадать, как Зоя найдет применение этим рекрутам.

– Где еще трое? – осведомилась она у Адрика.

– Не пришли на встречу с проводником.