— Не надо это так оставлять! — говорил Григсби. — Мы должны сличить свои впечатления и немедленно дать статью в «Уховертке». У меня есть прочие объявления и всякая хроника, чтобы заполнить лист, но уж эта история всяко заслуживает чернил.

— У меня завтра полный рабочий день. В смысле, уже сегодня. Может быть, в четверг я смогу тебе помочь.

— Я напишу правду, как мне она известна. Ты можешь написать статью со своими фактами и впечатлениями. А потом напечатаем. Ты же мне поможешь?

Это была утомительная работа, от которой почти слепли глаза, потому что набирать приходилось от конца к началу. И на это мог уйти — что бы там ни говорил Мэтью о «вечерней работе» — целый день и приличный кусок ночи. Но эта операция требовала по крайней мере двух человек — один мажет набор типографской краской, другой тянет за рычаг, печатая лист.

— Да, помогу, — согласился Мэтью. Григсби ему нравился, а дух этого человека внушал восхищение. И ему нравилось участвовать в верстке листка, первому видеть некоторые заметки, которые Григсби писал о пьяных дебошах в тавернах, драках между мужьями и женами, погонях за вырвавшимися на улицу быками и лошадьми, кого в каком заведении видели за каким столом и в чьей компании, и более обыденные истории: какой груз куда прибыл или убывает, какой корабль идет в какой порт и тому подобное.

— Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Нам, конечно, нужно побеседовать с Филиппом Кови, поскольку, как я понял, он был на месте преступления первым. А ты вторым — вот повезло тебе! В смысле, какая это удача для газеты, хотел я сказать. Ну, и попробуем получить официальное заявление от Лиллехорна. Маловероятно, но не совсем уж невозможно. А знаешь, я думаю, что мы даже от лорда Корнбери могли бы получить заявление. Вот это было бы такое…

Мэтью не слушал. Его как громом поразила фраза «был на месте преступления первым». Григсби бубнил о своих грандиозных планах, а Мэтью думал о тех, кто там действительно был вторым и третьим. Вспомнил слова преподобного Уэйда, обращенные к доктору Вандерброкену: «Мы вынуждены его покинуть».

И куда пойти?

Он решил, что это как раз пример факта, которым с Григсби делиться не надо — по крайней мере до тех пор, пока не представится возможность услышать, что выяснил у этих двух джентльменов Лиллехорн и какое было у них дело более важное, чем дождаться констебля на месте убийства. Может быть, они видели или слышали нечто, о чем должны были бы свидетельствовать? Если да, то слишком они оказались плохими свидетелями для таких уважаемых граждан. Потому что с места преступления просто исчезли.

— Как восприняла известия миссис Деверик? — спросил Мэтью, когда они подходили к церкви Троицы.

— Стоически, — ответил Григсби. — Но за Эстер Деверик никогда не замечали публичного проявления чувств. Она поднесла к лицу платок и закрыла им глаза, а уж были там слезы или нет, неизвестно.

— Я бы хотел снова побеседовать с Робертом. Он не может не знать что-нибудь о том, кто желал зла его отцу. Может быть, он даже сам не понимает, что именно знает.

— То есть ты думаешь, что Маскер… — Григсби понизил голос, услышав, как эхо разносится над тихим Бродвеем, — что Маскер действует с целью и планом? Почему ты решил, что это не безумец среди нас?

— Я же не говорил, что убийца — не безумец, или хотя бы наполовину не безумец.