Зеркало это, господа мои, не стоило тех денег, что отдал за него граф. Только-только научились мастера выдувать и раскатывать такие большие стекла. И получались зеркала — одно другого страшнее. Поглядишь в этакое зеркало — то у тебя пузо перекосит, то рожа огурцом, а видывал я одно откуда смотрел на меня мерзавец с двумя носами, ухмыляясь при этом кривым, длинным как дождевой червяк, ртом. Так что для молодых красавиц полезнее было бы три маленьких зеркала, чем одно такое, с причудами.

Положила старшая из девиц свою белую ручку на львиную морду полированную, что над левым верхним углом зеркала, и поехало оно в сторону, а за ним провал раскрылся, глубокий и черный. Но, как видно, вела в тот провал лестница, и по ней, не открывая глаз, стали спускаться графские дочки.

Бедный пажик чуть с люстры не сковырнулся.

Задвинулось зеркало.

— Ну, — говорит ведьма, удерживая своего свирепого кота, — не повезло тебе, внучек. Дочки-то у графа зачарованные. Знаешь, куда их дудочка позвала? Они теперь до утра плясать будут. И так — каждую ночь подряд. Ждут их в подземелье три рыцаря, а может, и не рыцари это, а вовсе даже графские оруженосцы, или даже пажи, вроде тебя. И будут они с девицами плясать под дудочку, пока не устанут. А тогда они дадут девицам выпить из каменного кубка волшебного питья… и, право, не знаю, как тебе и сказать… Такое оно, это питье, интересное, что много о чем забывает, проснувшись поутру, девица… Да… Нашли мы с тобой, внучек, то, чем девиц очаровали. А как теперь быть — не знаю… Ну, сожжем мы волосы, зашитые в подол, и знаки над огнем сделаем — заболеет тот, чьи это были волосы, и только. Ну, выметем пыль из-под коврика, развеем по двору — тоже ничего не изменим. И тысячелистник с люстры снимем — люстра чище станет разве что… Главное-то уже сделано — слушаются девицы дудочки. А дудочку ту найти непросто…

— Найдем дудочку! — бодро заявляет паж, качаясь на люстре. — Пойдем сейчас за ними следом, поглядим, с кем это они там отплясывают, и отнимем дудочку!

— Ох, ничего у тебя, внучек, не получится, — отвечает ему ведьма. Мы с котом с места не тронемся. Откуда я знаю, кто графских дочек очаровал, кто дудочку изготовил? Может, все эти проказы с дочками и с дудочкой — ловушка, которую для меня Маргарелон расставил? Не-е, не пойду! И веди-ка ты меня лучше в комнату с восемью углами, как обещал. Устала, отдохнуть хочу. И коту покой нужен.

Висит пажик на люстре, не прыгает, раскачивается. Потому что выбрать надо, куда прыгнуть, чтобы не сшибить ни столика с рукоделиями, ни кресла, ни столба от балдахина.

— Эх, бабка! — вися вот этак, горестно говорит паж. — Не знаешь ты, бабуля, что такое любовь!

— Откуда мне, старой? — хмыкает бабка. — В наши времена ничего такого и в помине не было.

— И не понять тебе, бабка, — продолжает паж, прицеливаясь ногами, как может страдать человек, мужчина, рыцарь, если он любит, а его не любят!

— Не понять, — соглашается ведьма, наблюдая. А было-таки на что посмотреть, когда паж, соскакивая с люстры, опрокинул столик и шлепнулся посреди мотков шерсти и шелка с торчащими из них иголками!

— Ой! Все равно я молодую графиню люблю, с кем бы она там ни отплясывала! — восклицает паж, вытаскивая из-под себя здоровенные ножницы, которыми старая графиня кроила холсты на рубашки служанкам. — Она же сама не знает, что отплясывает! Она же не виновата ни в чем! Ведь она утром просыпается — и ничего не помнит!

— А ты откуда знаешь? — интересуется бабка.