Красс питал зависть к славе Помпея, а Помпей — к его несметному состоянию. Однако и у того и другого костью в горле стоял Лукулл, командовавший римским войском на Востоке. Вследствие всех этих обстоятельств обстановка в Риме была крайне неустойчива. Все с нетерпением ожидали ее разрешения и облегченно вздохнули, когда оба полководца два месяца спустя покинули свои консульские кресла в Риме, чтобы где-нибудь еще завоевать места проконсулов. Гортал и его коллега Квинт Метелл, такой же добродушный на вид прохиндей, ничего не боялись. (Это не мой кровный родственник, под началом которого я служил в Испании, а другой Квинт Цецилий Метелл, позднее получивший прозвище Кретик.)

Помпей подал знак, и вперед вышел молодой человек. По всему было видно, что он очень волновался, обнаружив себя перед ныне притихшим собранием сильных мира сего. Это был военный трибун, который не успел даже сменить перед своим выступлением грязную походную тунику, весьма износившуюся под воинскими доспехами. По старинному обычаю он сбросил свое оружие и военное снаряжение у городских ворот, оставив при себе лишь военный ремень с брелком и украшенные бронзой поножи. Его походные башмаки, подбитые большими сапожными гвоздями, громко отстукивали каждый его шаг по мраморному полу. Я был с ним не знаком, но решил непременно исправить эту ошибку сразу после заседания.

Гортал поднялся со своего места, которое находилось в самом нижнем ряду, и повернулся лицом к сенаторам. Его ослепительной белизны тога была изящно наброшена на плечи в свойственной ему одному манере. Это выглядело столь впечатляюще и величественно, что трагические актеры впоследствии начали ему подражать.

— Отцы отечества, — раздался его дивной красоты голос, — этот трибун, Гней Квинтилий Карбон, сегодня прибыл из восточных легионов с донесением от полководца Лукулла. Прошу вас внимательно его выслушать.

Гортал сел в свое кресло, а трибун достал из кожаного футляра свиток. И, не успев развернуть его, произнес:

— Полководец Луций Лициний Лукулл приветствует благородный Сенат и граждан Рима.

Поначалу его речь была робкой, но с каждым словом обретала уверенность.

— Отцы отечества, — продолжал вещать он, — обращаюсь к вам, чтобы сообщить о нашей победе на Востоке. Больше года тому назад разбив войска Митридата в великой битве при Кабире, я посвятил себя управленческим обязанностям здесь, в Азии. Тем временем подчиненные мне военачальники уничтожали последние очаги сопротивления и боролись с партизанами в горах. Ныне я имею честь сообщить о том, что Понт, Галатия и Вифиния находятся полностью под властью Рима. Митридат сбежал в Армению и ныне скрывается у своего зятя Тиграна в Армении.

При этих словах значительная часть Сената, поддерживающая Лукулла, вскочила со своих мест, приветствуя известие громкими аплодисментами и радостными возгласами. Остальные выражали свой восторг более сдержанно, а финансовые и политические противники полководца-победителя старались ничем не выдать своей злобы и разочарования. В самом деле, разве можно было открыто порицать великую победу Рима? Кажется, я радовался громче всех. Когда ликование стихло, Карбон продолжил чтение.

— Но несмотря на столь значительную победу, Восток будет представлять для Рима опасность до тех пор, пока Митридат жив и находится на свободе.