Заведение оказалось борделем.

Кузьме, разумеется, не случалось бывать в подобных местах; потому он не пришел в праведное негодование по этому поводу и не поставил на вид Тати, что ему, приличному юноше королевской крови, даже знать не положено о существовании подобных мест, не то что посещать их; хотя Кузьму немного напрягали неприличные сюжеты на обоях, броская дешевая мебель, люстры и подсвечники с облезающей позолотой – вся эта характерная наивная и пошлая имитация роскоши – он ничего не сказал Тати и безропотно прошмыгнул в комнату, дверь которой она перед ним отворила.

– Какое-то время мы тут поживем, – объявила она, откидывая взором душную узкую каморку, которая будто бы пыжилась изо всех сил, стараясь казаться шикарной – побитыми лепными ангелами кичилась двуспальная кровать под голубым балдахином, жеманно переминался на сквозняке пожелтевший от стирок оконный тюль…

– Проходи, располагайся, спи, если устал. Хочешь есть – я закажу пиццу…

– Кто такая Антея Роллон?

– О, Всеблагая… Да разве ж это важно?

– Но я прошу вас ответить, – Кузьма требовательно смотрел на неё своими большущими, полыхающими чёрным костром глазами. Он доверил ей свою жизнь, он позволил ей увести себя на чужбину…

И она почувствовала, что должна ответить.

– Это просто пароль. Я договорилась, чтобы нас здесь спрятали. Понимаешь?

Через интернет Тати заказала пиццу. У Кузьмы давно уже урчало в животе от голода, но он стеснялся сказать об этом. Только кивнул, когда она предложила.

Услышав близкое рокотание квадрокоптера-доставщика, Тати открыла окно. Летающий аппарат вежливо завис на уровне подоконника и подождал, пока покупательница заберет товар с его широкой удобной платформы с бортиками.

Когда молодая женщина положила пиццу на кровать, Кузьма с интересом принюхался к ней: в доме Селии не водилось столь изысканных яств.

– Будь готов к тому, что я не смогу кормить тебя в лучших ресторанах, -прокомментировала Тати, как будто сконфузившись.

Она открыла коробку, выбрала самый аппетитный кусок, отделила его от остальных, оборвав аппетитные ниточки расплавленного сыра, и протянула Кузьме.

– Если вы любите меня, я буду есть любую еду из ваших рук, – ответил он, с готовностью принимая теплый податливо гнущийся уголок.

Пицца пришлась ему по вкусу: не успела она остыть, как он уничтожил больше половины круга. Один кусок Тати съела сама, и запили они трапезу найденным на прикроватной тумбе скверным шампанским, принесенным сюда, вероятно, "для удобства гостей" Всемудрая знает когда.

По соседству с шампанским обнаружились шоколадные конфеты, подернутые седым инеем выступившего сахара – содержатели заведения, несомненно, знали своё дело – Тати и Кузьма ели эти конфеты, затвердевшие, выдохшиеся, сидя с ногами на широкой кровати…

Драгоценная жемчужина была украдена, и как минимум ближайшие пару часов Тати могла рассчитывать, что про её душу никто не придёт. Шампанское после виски внушило ей приятное безрассудство; сытость укрепила ощущение пусть ненадолго, но всё же наступившей стабильности…

Кузьма никогда не пробовал алкоголь – от шампанского голова у него весело кружилась.

Ощущая томную усталость во всех членах, он навзничь повалился на постель, смеясь какой-то шутке, им же выдуманной… Пряди волос растеклись по голубому покрывалу, точно струйки чернил; ресницы трепетали, словно крылья мотыльков, присевших на нежный цветок лица…

И Тати наконец поцеловала его.

Она мяла алчными губами его нежный ротик, чувствуя вкус шоколада и сбивчивое дыхание.

Он послушно обвивал руками её шею, пытаясь понять, нравится ему целоваться или нет; с детства Кузьму учили беспрекословно подчиняться женщинам, прививали ему святую уверенность, что вся его жизнь зависит от них, сначала от матушки, потом – от Селии; Тати похитила его, и потому теперь имела право делать с ним всё, что ей захочется, а он должен был как-то к этому привыкать…

Кузьме очень хотелось быть счастливым, и его удивительное воображение старательно ретушировало и дорисовывало реальность, превращая её в захватывающий приключенческий роман.